Помни: веса горы от пылинки дорожной не требуй
И огня для казана от искры ничтожной не требуй.
Если пояс довольства немногим надел человек,
От служения плоти себя отрешил он навек.
Алчность в росты ссужает тому, кто и так обездолен.
В лучезарном венце — кто мирское отверг и доволен.
В этом узком проходе[113] срезают воры кошельки, —
Так спокойнее тем, кошельки у которых легки.
Знатен ты и богат — так не сетуй, что голову больно.
А не хочешь — уйди, нищету избери добровольно.
Безбородый, в унынье, что волосы плохо растут,
Увидал, как друг друга за бороды двое дерут,
И сказал: «Хоть лицо у меня, как у жителя ада,
Я спокоен, и мне — безбородому — в этом награда».
Пользу вящую видели люди разумные в том,
Чтоб изведал ты бедность, лишился бы вьюка с ослом
И к духовным вратам, Иисусу подобно, проник бы,
Без осла и без вьюка конечной стоянки достиг бы.
Если ты мусульманин, то гебром и в мыслях не будь.
Ты пекись о душе и заботы о грубом забудь.
Хлынул гибели вал — о, скорее спасай свою душу!
В волны кладь побросай, торопись, устремляйся на сушу!
Лучше с мозгом свободным в своем разорении стой,
Чем на пенистых гребнях подскакивать тыквой пустой.
Сан возвышенный в том, чтобы много не спать и поститься.
Величайшее благо — с земным достояньем проститься.
Не стервятник же ты, ведь не станешь дохлятины жрать, —
Стань же вороном — кровью не следует ног обагрять[114].
Если ж ты обескровлен — как пишут тела на картинах, —
В безопасности ты от свирепых когтей ястребиных.
Знай, что кровь — это печень, что стала жидка, как вода,
Иль огонь посрамившийся, ставший водой от стыда.
Если в теле желаешь уменьшить давление крови, .
Хоть железо ты сам, будь к удару его наготове.
Будь воздержан, но сразу привычку к еде не бросай.
Ешь всегда понемногу и кушанья впрок припасай.
Ест по малости лев и привычкою горд благородной.
Всё — без толку притом — лишь огонь пожирает бесплодный.
Круглым хлебцем одним удовольствован день[115], — потому
Стал он светом очей мудрецам, отвергающим тьму.
Ночь же — та напилась заревого вина[116], охмелела:
Кровь сгустилась у ней, почернело нетрезвое тело.
Ум обжоры скудеет, ответа не даст на вопрос,
Сердце ж — словно осока, в нем око страдает от ос.
Разум — та же душа, ей зиндан — твое бренное тело,
Меж сокровищ ее талисман — твое бренное тело.
Свет хранилища тайн на тебя изольется ль теперь,
Коль еще не разбит талисман, замыкающий дверь?
Мир земной ненадежен, и с ним разобщиться полезней,
Ненадежному миру скажи не колеблясь: «Исчезни!»
Если жизнь проведешь ты печальную в мире земном, —
Нет печали ему, да и ты не печалься о том.
Сыну негр говорил: «Что смеешься? Утратил ты разум:
Лучше слезы бы лил, что родился таким черномазым!»
Сын ответил ему: «В этом мире отчаялся я, —
Пусть на черном лице хоть сверкает улыбка моя!»
Смех на черном лице — необычного тут ничего нет:
Туча, если и черная, молнии всё ж не заслонит.
Если ты не пленился узилищем бренным своим,
Смело молнией стань и рассмейся над миром земным.
Всем известно: как сахар, улыбка сладка попугая,
Куропатка ж хохочет, сама себе рот затыкая[117].
Если только развяжется твой не ко времени смех,
Лучше плакать начни, чем такой не ко времени смех.
В гореванье горенье со смехом во время горенья
Человеку и молнии жизнь превращает в мгновенье[118].
вернуться
114
Дохлятина — богатство. Стань вороном — то есть не ступай по пролитой крови своих жертв, чтобы добыть богатство. У ворона черные ноги, не красные, не «обагренные кровью».
вернуться
117
То есть похожий на хохот крик куропатки привлекает охотника, и он «затыкает ей рот» стрелой, в чем она сама виновата. Смысл: лучше улыбаться, чем хохотать во все горло.
вернуться
118
То есть молния сверкает («смеется») и тотчас же умирает, а человек, если, находясь в тяжком горе, попытается смеяться, не вынесет этого и умрет.