Громко булькает жбан, коль наполнена лишь половина.
А наполнится весь — и безмолвствует звонкая глина.
Если знания полон твой разум и ясности — дух,
Откажись от речей, превратись осмотрительно в слух.
ПОВЕСТЬ О СОЛОВЬЕ И СОКОЛЕ
Куст едва лишь зарделся весенним цветением роз,
Соловей неожиданно соколу задал вопрос:
«Ты все время безмолвен, ты самый из птиц молчаливый, —
А в игре победил! Почему же такой ты счастливый?
Только начал дышать, а уста уж безмолвьем связал,
Не случалось того, чтоб ты доброе слово сказал.
Ты живешь у султана Санджара, и дни твои сладки.
Утоляя свой голод, ты грудку когтишь куропатки.
Я же столько богатств в рудниках сокровенных таю,
Из-за пазухи вмиг сто жемчужин зараз достаю[134], —
Почему ж за червями гоняюсь я целыми днями
И жилище мое на ветвях между злыми шипами?»
Умный сокол ответствует: «В слух целиком обратись.
Молчалив я, как видишь, — молчанью и ты научись.
Знай, в житейских делах понемногу я стал господином:
Сотню делаю дел, но ни с кем не делюсь ни единым.
Уходи же! Тобой соблазнительный мир овладел.
Ты не делаешь дела, — болтаешь о тысяче дел[135],
Я живу для охот, я у шаха сижу на перчатке,
Если голоден, грудку я горной клюю куропатки.
Ведь ты весь обратился в трескучий язык, соловей, —
Так живи на колючках и ешь с голодухи червей!»
Если, чтя Фаридуна со славой его несказанной,
Возглашают хутбу, кто же слушает гром барабанный?
Если утро всего лишь — пронзительный крик петуха,
Это разве лишь на смех, и шутка такая плоха.
Наш о помощи крик небосводу внимать не угодно,
От его же кольца ни одна голова не свободна.
Не болтай о великих стихах, повторяй их в уме,
Или, как Низами, ты окажешься тоже в тюрьме.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ КНИГИ
О писец, да пошлет тебе доброе утро аллах!
Вот я узником стал, как перо у поэта в руках.
Этот род стихотворства превыше небесного свода.
Дал стихам мой калам все цвета, что являет природа.
Я алмазы расплавил, единым желаньем горя,
Коль не сделать кинжал, то хоть ножик сковать для царя.
Ибо в камне таилась руда для меча моих песен,
И кузнечный мой горн был для дела великого тесен.
Если б небо послало мне счастье, простив за грехи,
То полжизни своей не истратил бы я на стихи.
Сердце мне говорит, что я грех совершил в самом деле:
Под каламом моим этой книги листки почернели.
Здесь шатер новобрачных, и все, что таится внутри,
Под пером заблистало за три иль четыре зари.
Вот шашлык из ягненка — что ж дым ты глотаешь и ныне?
Что ты в вяленом мясе находишь, в сухой солонине?
Так иди же и сделай неспешность своим ремеслом,
А начнешь размышлять — размышляй с просветленным умом.
Если в слове моем отойти от добра — искушенье,
Это слово рукою сотри, я даю разрешенье.
Если поднял я стяг, где не истина знанья, а ложь,
То и слово мое, и меня самого уничтожь.
Если б я полагал, что мои сочинения низки,
То по всем городам я не слал бы в подарок их списки.
Стихотворчеством скован, я в этой сижу стороне,
Но все стороны света охотно покорствуют мне.
И сказало мне время: «Ведь ты не земля, — подвигайся!
Что бесплодно лежишь, как в пустыне земля? Подвигайся!»
Я сказал: «Сокровеннейшим, девственным мыслям моим
Не в чем выйти: по росту одежды не сделали им.
вернуться
135
Намек на восточное «почетное прозвание» соловья — «говорящий тысячу сказов», то есть поющий на тысячу ладов.