Дым продолжал душить, здесь он был даже плотнее, но у самой земли дышать все-таки было можно; Бакшанов полз, держа в правой руке противотанковую гранату. Не видя ни дота, ни всплесков из амбразур, он полз на звук, на четко выговаривающий в бетонной пустоте металлический голос пулемета:
— Та-та-та-та!..
Холодом и ужасом веяло от того места, к которому он полз, и, перебарывая этот ужас и холод, понимая, что нет иного спасения, кроме сближения с этой глыбой, он толчками продолжал продвигаться вперед. И только тогда поднял голову, когда увидел сквозь дым белые мерцающие вспышки. Они были чуть в стороне. Он поднялся, пошатываясь и по-прежнему перхая от удушья, уже не оберегаясь, пошел к смутно маячившему в дыму, с растворившимися в нем очертаниями, искусно замаскированному доту. Вытянутая рука наткнулась на колючие сосновые лапы и, провалившись, коснулась холодной бетонной стены. «Дверь… дверь… — мелькнуло в его помутившемся сознании. — Здесь где-то должна быть дверь…»
Он сделал шаг, еще два — и увидел узкий проем, зияющий чернотой, сердце его забилось часто-часто. Он вяло поднял правую руку с гранатой, губами нащупал кольцо и почувствовал вкус металла. Потом так же вяло разжал ладонь, и граната, будто послушная одной его воле, медленно скатилась с нее и сама ушла в бетонную пустоту.
Взрыва он не слышал, он только ощутил всем телом могучий толчок оттуда, изнутри. Ноги его подогнулись, и он мягко сполз на траву, опираясь спиной о шершавую бетонную стену…
По лесу кое-где плавал дымок, как туман поутру, все еще цепляясь за кустики и стволы сосен. Он открыл глаза и опять услышал частую пулеметную стукотню. Но вокруг почему-то слышался смех, говор, кто-то плескал ему в лицо воду, и тогда не сразу, не вдруг дошло до него, что это звонко и весело стучит рядом дятел.
— Окутин жив? — спросил он.
— Жив, жив, грешным делом! — ответил радостно-счастливый голос.
Перед ним стояли Окутин, Гаврюков и замполит полка Лежнев.
— Ну вот! Очухался! Это же над-до — сам полез! Если все командиры взводов вместо солдат станут подрывать доты, мне тогда что останется? — сказал Гаврюков.
Бакшанов поднялся на ноги, уставился на Лежнева, соображая, почему тот оказался здесь. Лежнев подошел, протянул руку.
— Спасибо, сержант! Молодец! Орден ты заслужил, хоть командир роты и сердит на тебя. Почему Иванникова не послал?
Закашлявшись, Бакшанов ответил:
— Смелости… не хватило, товарищ гвардии майор!
6
Шел третий день наступления. За два дня боев корпус Миронова с огромным усилием вклинился в оборону финнов лишь на 10—12 километров. Такое же положение было и в полосе наступления 4-го стрелкового корпуса.
Но наступление двух корпусов на Олонецком направлении явно затягивалось. Финская оборона здесь была чрезвычайно плотной: дзоты, бронеколпаки, сплошные траншеи со сферическими железобетонными убежищами. Характер местности исключал пока возможность применения крупных танковых сил. Но низкие темпы наступления объяснялись не только этим.
В тот же день Мерецков собрал расширенный Военный совет, куда были приглашены и командиры дивизий, чьи соединения действовали сейчас на Олонецком направлении. Обычно веселый и общительный, командующий фронтом на этот раз многим, кто его знал близко, показался расстроенным и даже сердитым. Он вошел в помещение вместе со Штыковым, и все встали, молча приветствуя их появление. Они прошли к столу и сели рядом. Мерецков мельком оглядел присутствующих и, пригладив рукой без того гладко лежащие на правую сторону волосы, чуть дольше остановил свой взгляд на командарме Крутикове.
Крутиков, широкобровый, горбоносый, с плотно поджатыми губами, озабоченно посмотрел на Мерецкова, словно заранее признавая за собой личную вину и готовность понести ответственность за все, что сложилось не совсем удачно в полосе действия его армии. Он больше, чем кто-либо, отдавал себе отчет, что командующий фронтом за неудачи на главном направлении прежде всего спросит с него. Еще совсем недавно Крутиков в шутку называл себя «командующим без армии». Оно так и было. Весь онежско-ладожский перешеек обороняли до этого всего три стрелковые дивизии и две стрелковые бригады — и это на сто пятьдесят километров! Теперь у него была полнокровная армия с многими средствами усиления. В его распоряжении имелись две танковые бригады, артиллерийская дивизия, он мог опереться на Ладожскую флотилию, на 7-ю воздушную армию. Но трудно было в короткий срок развернуть все эти силы и заставить их действовать в полную мощь. До сих пор находилась на левом берегу большая часть артиллерии, транспорта и тылов. Да и на правом берегу требовалась сейчас срочная перегруппировка сил, чтобы приступить к прорыву второй полосы финской обороны. Короче, нужна была сверхмаксимальная оперативность и слаженность всех родов войск, чтобы развить наступление на главном направлении согласно плану, принятому штабом фронта.