— Стрелять скоро нечем будет, — сказал Залывин.
— Да, нечем. По два рожка на брата.
— А сколько гранат?
— Одна у Швыкова, одна у меня.
— Не густо. Ну да ничего, мы еще подержимся. Только стрелять зря не надо. До вечера дотянем, а там, может быть, и помогут.
— Ты все еще в это веришь?
Залывин задумался, потом поднес ко рту кусочек сухаря.
— Ты понимаешь, Андрей, я жизнь люблю. И поэтому буду стоять за нее до последнего патрона. И она меня тоже любит. Вот я и верю.
Саврасов тронул его за рукав.
— Гляди… Что-то закопошились.
Метрах в ста от них вполунаклонку поднялись две фигуры за валунами, потом одна припала на камень, другая выпрямилась, в руке ее забелел платок.
— Та-ак! — протянул Залывин, криво усмехаясь. — Сватать решили.
— Похоже, — сказал Саврасов.
— Э-ге-ей! — выкрикнул человек с платком. — Прошу не стрелять! — и пошел на них.
На нем была сталисто-зеленая гимнастерка, широкий ремень с бронзовой пряжкой, портупея через плечо. В одной руке он держал за лакированный козырек фуражку, другой поднимал над седеющей головой платок. Он был уже не молод, лет сорока, с крупным властным подбородком, с большим тонкогубым ртом, тонким носом и холодными немигающими глазами. Остановился шагах в тридцати, видимо уверенный в себе, в тех неотразимых словах, которые он скажет, и в той силе, что стоит за ним.
— Гвардейцы! — произнес он спокойно и негромко. — Мы с уважением относимся к вашему мужеству. Вы сделали все, что могли в этом неравном для вас бою. Теперь вас осталось всего четыре человека, боеприпасы на исходе. На помощь со стороны надеяться бесполезно. Сегодняшнее наступление ваших полков по фронту снова захлебнулось. Две оставленные вами внизу вспомогательные группы с боем ушли назад. Как видите, я говорю вам всю правду…
Залывин уже знал, что этот предатель не уйдет, он останется здесь, неподалеку от них, независимо от того, что потом будет. Было похоже, что он действительно им ничего не лгал и этой своей правдой рассчитывал сломить их сопротивление.
— Зачем пришел? — спокойно спросил Залывин.
— Командир нашего гарнизона господин капитан Крауц предлагает вам сложить оружие на правах почетных пленных. Вы понимаете, война есть война — и ничего другого вам предложить не могут.
— Ты бы лучше сказал, — не выдержал Саврасов, — за сколько сребреников ты, иуда, продал Родину.
— Будьте благоразумны… Я пришел к вам ради вас…
— Вот на этот раз ты лжешь, — громче сказал Залывин. — Ты бы ни за что не пошел на переговоры, если бы не заставили немцы. Видишь, как тяжело быть холуем?
Парламентер горько усмехнулся, словно признавая справедливость сказанных слов, ответил:
— Моя песня в любом случае уже спета. Подумайте о себе. Война подходит к концу, и умирать никому не хочется. Даже мне… — он опустил платок, потом поднял его ко лбу, отер выступивший на нем пот, очевидно чувствовал, что уйти ему отсюда не суждено. — Я сказал все, решайте, — добавил он медленно, неуверенно, не ожидая ответа, стал развертываться к ним спиной.
— Повернись! — крикнул Залывин.
У Залывина не было к нему жалости, он видел, что это враг, враг беспощадный, давно оторвавший себя от своего народа — и не по прихоти судьбы, а по убеждению, и смерть ему фактически давно не страшна. Жить, безусловно, хочется всем, в этом он прав. Но ведь иной раз и жизнь бывает страшнее самой черной смерти!
— Я тоже понял тебя. А ты не подумал, что изменник не имеет права быть парламентером?
Тот опустил голову, рука безвольно выронила платок.
— Но я… — еще тверже сказал Залывин, — я продляю тебе жизнь. Ты еще ответишь перед Родиной.
Саврасов глянул на Залывина с тяжелым укором, медленно опустил автомат.
— Зачем ты дал ему уйти? Это же матерый волк!
— Конечно. Но он все-таки парламентер.
Пятьдесят метров у края пропасти — вот вся территория, которая им принадлежала. И они за нее дрались, во всякое другое время эти пятьдесят метров в длину и два — в ширину не имели бы ни для кого никакого значения.
Немцам этот клочок тоже был бы ни к чему, но и они не думали от него отступаться. Они решили «рубить» эту территорию по кускам.
Минут через десять после возвращения парламентера они весь огонь перенесли туда, где лежали за камнями Зеленчук и Швыков.