Слишком безразличная, чтобы расстроиться, она села и просто натерла волосы грязью и копотью, скрывая белизну под болезненно-коричневым слоем.
«Они слишком длинные, – подумала она. – Надо что-то сделать. Волосы выделяются. У нищих не бывает таких длинных волос – за ними трудно ухаживать».
Вивенна начала выбираться из переулка, но приостановилась. Шаль, оказавшись на ней, стала ярче.
«Дыхание. Меня сразу же опознает любой обладатель первого возвышения. Я не могу спрятаться в трущобах!»
Она все еще чувствовала потерю дыхания, которое вложила в веревку, и еще большего количества, потраченного на плащ Тонк Фа. И все же оставалось еще много. Она прижалась к стене, чуть не потеряв самоконтроль, когда осознала ситуацию.
В этот миг ее осенило.
«Тонк Фа подкрался ко мне в подвале. Я не почувствовала его дыхания, как не почуяла и Вашера, когда он устроил засаду у меня в комнате».
Ответ оказался до смешного простым. Она не чувствовала дыхания в веревке, которую оживила. Подобрав эту веревку, она завязала ее вокруг лодыжки. Затем выставила перед собой шаль – жалкую, потрепанную по краям, первоначальный красный цвет едва проступал через грязь.
– Жизнь моя – тебе, – повторила она слова, которые требовал от нее Дент. – Дыхание мое – тебе.
Именно этими словами Лемекс передал ей свое дыхание.
С шалью тоже сработало. Все дыхание Вивенны вытекло из ее тела, перейдя в шаль. Без приказа тряпка не сможет ничего сделать, но дыхание, наверное, окажется в безопасности, а аура больше не будет выдавать Вивенну.
Ауры не будет вообще. Вивенна чуть не упала от потрясения после потери всего дыхания. Раньше она ощущала жизнь вокруг, но теперь все застыло. Словно затихло. Как будто весь город вымер.
А может, сама Вивенна стала мертвой. Тусклой. Она медленно поднялась, содрогнулась от моросящего дождя, и вытерла воду с глаз. Затем набросила шаль со всем своим дыханием, закуталась в нее и побрела прочь.
Глава 38
Гимн Света сел на краю кровати, уставившись в пол перед собой. Он тяжело дышал, и на его лбу блестели капли пота.
Лларимар взглянул на младшего писца, опустившего перо на бумагу. По углам спальни толпились слуги. По требованию Гимна сегодня его разбудили необычно рано.
– Ваша милость? – спросил Лларимар.
«Неважно, – подумал Гимн. – Мне снится война, потому что я о ней думаю. Не потому, что это пророчество. Не потому, что я бог».
Но сон казался таким реальным. Во сне он стоял на поле боя, без оружия, а вокруг умирали солдаты. Он знал их, каждый из них был ему близок – и один друг умирал за другим.
«Но война с Идрисом будет совсем не такой. Там будут сражаться наши безжизненные».
Ему не хотелось признавать, что его друзья во сне не носили яркие цвета. Он смотрел на битву глазами не халландренского солдата, а идрисского. Может, именно поэтому вокруг такая резня.
«Именно идрисцы нам угрожают. Это они взбунтовались и откололись, основав второе королевство в пределах Халландрена. Их надо усмирить.
Они это заслужили».
– Что вы видели, ваша милость? – снова спросил Лларимар.
Гимн закрыл глаза, и перед ним возникли другие образы, те, которые повторяются снова и снова. Блестящая красная пантера. Буря. Лицо молодой женщины, которое поглощала тьма, словно пожирая заживо.
– Я видел Аврору, – сказал он, говоря только о последней части сна. – Ее лицо. Красное и разрумянившееся. Я видел тебя, ты спал. И я видел короля-бога.
– Короля-бога? – с волнением в голосе уточнил Лларимар.
Гимн кивнул.
– Он плакал.
Писец записал услышанное. Лларимар, вопреки обыкновению, не требовал подробностей. Гимн встал, изгоняя образы из разума, но игнорировать слабость в теле он не мог. Наступил день питания, и ему придется или взять дыхание, или умереть.
– Мне понадобятся урны, – сказал Гимн. – Две дюжины, по одной на каждого бога, раскрашенные в их цвета.
Лларимар отдал приказ, даже не поинтересовавшись, зачем.
– А еще нужны камешки, – добавил Гимн, когда слуги начали его одевать. – И много.
Жрец кивнул. Одевшись, Гимн вышел из комнаты, чтобы снова насытиться душой ребенка.
Гимн кинул камешек в урну перед собой, и тот слабо звякнул.
– Хороший бросок, ваша милость, – похвалил стоявший позади кресла Лларимар.
– Пустяки, – ответил Гимн, швыряя другой камешек.
Тот пролетел немного мимо урны, и слуга выскочил, чтобы его подобрать и опустить в ту емкость, в которую он должен был попасть.
– Похоже, это у меня от природы, – заметил Гимн. – Я каждый раз попадаю.
Получив свежее дыхание, он почувствовал себя гораздо лучше.
– Истинно так, ваша милость, – кивнул Лларимар. – Обращаю ваше внимание на то, что приближается ее милость богиня Аврора Соблазна.
– Хорошо. – Гимн метнул еще один камешек и на сей раз попал. Разумеется, урны стояли всего в нескольких футах от него. – Я покажу ей, как здорово кидаю камешки.
Он сидел на зеленой траве внутреннего двора, обдуваемый прохладным бризом. Его шатер поставили как раз рядом с воротами. Его взгляд упирался в глухую стену, которая загораживала вид на город. Все эти стены нагоняли тоску.
«Если уж нас здесь заперли, – подумал он, – то могли бы хоть обеспечить приятный обзор».
– Что, во имя Радужных Тонов, ты делаешь?
Гимну не нужно было оборачиваться, чтобы представить, как Аврора, подбоченившись, стоит позади него. Он кинул следующий камешек и заметил:
– Знаешь, мне всегда казалось это странным. Когда мы божимся, то призываем в свидетели цвета. Почему бы не использовать наши же имена? Мы вроде бы боги.
– Большинство богов не любят, чтобы их именами клялись, – ответила Аврора, усаживаясь рядом с ним.
– Тогда, на мой взгляд, они слишком напыщенны. – Гимн метнул камешек, промахнулся, и слуга подобрал его. – Лично мне бы польстило, если бы моим именем клялись. Гимн Света Смелый! Или – во имя Гимна Света Отважного! Хотя, пожалуй, это трудно выговаривать. Может, стоить сократить до простого – Гимн!
– Клянусь, – сказала богиня, – ты с каждым днем ведешь себя все более странно.
– Нет-нет, – поправил он. – Вот сейчас ты ничем не поклялась. Разве что ты предлагаешь, чтобы мы вставляли в выражения личное местоимение? «Ты»! То есть, ты хотела сказать – «что, во имя Тебя, ты делаешь?»
Она тихо фыркнула в ответ.
Гимн посмотрел на нее.
– Я точно такого не заслужил. Я вообще только начал. Тебя рассердил кто-то другой.
– Всематерь, – пояснила она.
– По-прежнему не дает приказы?
– Теперь она вообще отказывается со мной говорить.
Гимн метнул камешек в урну.
– Ах, знала бы она, чего лишается, отказывая тебе во встрече! Какого освежающего чувства раздражения!
– Я не раздражаю других! – возразила Аврора. – Я была с ней предельно учтива.
– Тогда, полагаю, в этом и проблема, – сказал Гимн. – Дорогая моя, мы – боги и быстро устаем от своего бессмертного существования. Мы определенно жаждем крайностей в эмоциях – неважно, хороших или плохих. Абсолютная ценность эмоции важнее, чем ее положительная или отрицательная природа.
Аврора помолчала. Гимн последовал ее примеру.
– Гимн, дорогой, – наконец заговорила она. – Что, во имя Тебя, это означает?
– Сам точно не знаю, – признался он. – Слова просто вылетели изо рта. Однако я могу представить, что это значит. Причем в числах.
– С тобой все хорошо? – поинтересовалась она вроде бы с искреннем участием.
Перед его мысленным взором вспыхнули образы войны. Его лучший друг, человек, с которым он сейчас не знаком, умирает, пронзенный мечом.
– Я не знаю, – ответил он. – В последнее время случалось немало странного.
Аврора опять немного помолчала.
– Хочешь отправиться ко мне во дворец и порезвиться? Меня это всегда бодрит.