– Я, разумеется, готов пожертвовать частью своего хозяйства на благое дело. Но встань на мое место, комиссар – вы разгромили державу, ударили армию в спину, заключили предательский мир, убили моего государя, а теперь вы говорите, что я должен отдать вам то, что заработал своим трудом, и надеяться, что вы пустите мой хлеб на правое и благое дело, на спасение страны от голода. Прости, но я тебе не верю.
Семен буквально чувствовал, как напряглись Зариньш с Овчинниковым, но он все еще надеялся, что все получится без кровопролития.
– Что я могу сделать, чтобы убедить тебя? Показать подводы с хлебом, идущие в города?
– Поклянись.
– Что?
– Поклянись, что все, что вы отнимите у меня, достанется тем, кто в этом нуждается, а не будет разменяно на водку сегодня же вечером тобой и твоими бандитами.
Семен почувствовал, что заливается краской. Он не мог до конца понять себя, но под взглядом этого человека ему стало вдруг очень неуютно. И все же ему захотелось поклясться, захотелось не обмануть этот ненужный осколок старого мира. Тогда и только тогда все будет не зря. Тогда и только тогда то, что Семен здесь делает, будет не злодейством, не ограблением, а действительным благом. Юдин с трудом заставил себя посмотреть в глаза Петрову и произнес:
– Чем мне поклясться?
– У тебя есть совесть?
– Не уверен.
– Тогда клянись тем, во что веришь.
Семен обратился к себе, но в итоге не нашел в душе ничего нового:
– Счастье трудового народа подойдет?
Петров снова рассмеялся, а отсмеявшись, бросил:
– Жаль, что меня не будет рядом, когда ты повзрослеешь, комиссар! Ладно, братцы – берите столько, сколько сможете унести!
***
Семен посмотрел на загруженные в подводу мешки с зерном. Они взяли у Петрова один мешок. Не один мешок излишек, а просто один неполный мешок – больше у него ничего не нашлось. Лишь один приметный мешок с черным пятном. Юдин нервно хихикнул и обернулся на избу Петрова – фельдфебель так бился за свой хлеб, как будто был первым «кулаком» губернии.
Вдруг над домом Петрова стал подниматься дым. Это не был печной дым – изба занималась пламенем пожара. Только теперь до Юдина донесся запах гари. Он отошел от подводы и направился к горящему дому. Никто не бегал и не суетился, как это обычно бывает при пожаре – всем было плевать. Петрова и его сына нигде не было видно.
Огонь жадно вгрызался в деревянные стены, а Семен смотрел на его пиршество и не мог оторвать взгляд. Какое-то давно позабытое чувство нашлось у него в душе, но за последними годами он забыл не только это чувство, но даже слово, которым его обычно называли. Юдина терзала мысль, что это он виноват в пожаре, и он никак не мог отбросить эту мысль, несмотря на ее абсурдность.
Неожиданно сквозь разум Юдина прорвалось лошадиное ржание. Негромкое, но достаточное для того, заставить Семена оторваться от огненного безумия. Он повернул голову и увидел двух всадников, уезжавших прочь из деревни. Они были спиной к Юдину, но он все равно без труда их узнал.
***
Семен проснулся от шума. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что шум происходит от громких разговоров и смеха. Юдин сел на койке, издав тихий стон – прошедший день чертовски его утомил. Как и все предыдущие, впрочем. Юдину снилась родная Москва, и от того пробуждение вышло еще болезненнее. Он поднялся на все еще больные после дневной беготни ноги, кое-как натянул сапоги и вышел на воздух. Смеялись и шумели рядом с одной из распряженных подвод. Семен смог рассмотреть троих, столпившихся вокруг старой лампы.
Он зашел за подводу, оставаясь незамеченным, а потом возник в переменчивом круге света, будто из ниоткуда. Разговоры заглохли на полуфразах, и установилась полная тишина. Семен понимал, что за такие фокусы его могут просто-напросто пристрелить в темноте, но не смог удержаться.
– Что, Пономарь, скучно одному в сторожах стоять?
– Дык, оно ясно дело, комиссар – скучно!
– А вам, значит, не спится после сегодняшнего?
Овчинников и Баранов смотрели на него, не зная, чего ожидать. Наконец, Овчинников нашелся:
– Так душно очень, комиссар. Да еще Зариньш храпит за весь отряд!
Юдин понимающе усмехнулся, а затем без перехода спросил:
– А где самогонку добыли?
Характерный запах чувствовался вокруг подводы совершенно отчетливо, да и стеклянные глаза, ловящие на себе блики от ламы, говорили сами за себя. Вот теперь тишина была настолько абсолютной, что слышно было лишь комаров, вившихся в воздухе. Конечно, никакого сухого закона в продотряде не действовало и не могло действовать, только вот добыть самогонку можно было ограниченным количеством способов. И все эти способы комиссаром не приветствовались.