– И чем ты пробыл в эти годы?
– Всем подряд.
Филипп грустно усмехнулся и выплюнул травинку.
– А сейчас где?
– В Моссельпроме на бумажках.
Я соврал так легко и быстро, что даже не успел испугаться.
– Ууу… Неплохо устроился! Сытно, наверное?
– Не жалуюсь.
– Ну и я жаловаться не буду.
– Давно здесь?
– Да уже лет восемь. Оно как отгремело все, как усадьбы все пожгли, да расстреляли всех, кого могли расстрелять, выяснилось, что жизнь-то не изменилась ничуть. Я, как был не нужен, так и остался не нужен. А ведь сколько сил потратил на вот это вот все! Ну да ладно, не ради меня ведь все делалось – кто мне виноват, что я квасил да безобразничал, пока остальные крутились? Вот и оказалось, что на кладбище-то оно мне лучше всего будет – хоть мертвым, хоть живым. Здесь я, кстати, преуспел – пришел ночным сторожем, чтобы покойники ночами по улицам не бродили, а теперь целый завхоз! Самодержец лопат! Ты уж извини, что я все треплюсь – в иной день ни с одной живой душой словом не перекинешься, а мертвые болтать не любят. Ты, кстати, один? Хотя, можешь не отвечать – по глазам вижу, что один. Я тоже один, да так, наверное, уже и останусь.
О! Вон мой знакомец – Лешка Прокопец. Я с ним еще в 17-м полицейский участок брал – ух, натащили тогда! А погиб глупо – брат родной пристрелил. Вроде как случайно, но так кто же теперь разберет?
А вон за той березкой Фаддей Цветков. Он был с нами в тот раз, когда… Ты представь, вроде как прямо на бабе кони двинул – то ли сердечко не выдержало, то ли еще чего. Помню, как хоронили. А березка-то разрослась – надобно убрать.
Кстати, мы уж мимо прошли, но о таком парне не грех рассказать. Яшка Бережнов. Он при старом режиме вроде как поэтом был. Только писал под другой фамилией. У нас здесь рифмоплетного народу мало лежит – немодное местечко. Ну и ладно! Не жалко! Пусть Ваганьковку собою забивают! О чем бишь я? А, Яшка! Так вот, встречал я его как-то пару лет назад по лету. Кажется, июль был. Я тогда проигрался прилично… только это между нами, хорошо? Так вот, проигрался и в конурку свою не совался несколько дней, чтобы на мордоворотов не попасть. То здесь ночевал, то по знакомым. А тут зашел в рюмочную и вижу – Яшка. Мы с ним еще с довоенных деньков были знакомы. Уж в каком раздрае он был – писал и рвал, рвал и писал! На обрывках, клочках и грязных столах. И пил, не останавливаясь, не щадя, как в последний раз. И лицо его помню – белое, как мел и все в окопах, траншеях, рытвинах и воронках от размышлений и дум. Кто бы этих писунов понять мог – вот вроде при деньгах был, а все душа не на месте. А потом встал вдруг, как пыль всей жизни с себя стряхнул, и пошел ровно-ровно на выход. Ну, я окликнул, спросил о том, куда он дальше, а Яшка посмотрел на меня, как в первый раз увидел, потом взглядом то ли на потолок, то ли на небо указал и улыбнулся. А через пару дней повесился.
А вот в ту сторону через пять участков Марфуша Ломовицкая успокоилась. Вот это девчонка была! Мы с ней погуливали в прошлой жизни. Причем, она-то погуливала, а я-то гулял. Хотел, чтобы как-то все сложилось. Не сложилось. Она сестрой милосердия пошла, да надорвалась – накрылась от тифа в 16-м. Хорошо хоть в Москву отпустили умирать, а не в этой ихней действующей армии.
А вон, кстати, отец мой. Ух, и поколачивал он меня да младших! Мне, понятно, больше доставалось – а как иначе? На то старшие и нужны, чтобы вместо младших получать. Уж вроде года с 18-го с ним не общался, да и вообще думать забыл, а поди же ты – как плохеть ему стало, он сестру мою Настю за мной отправил. Знал, что ее я к черту ни за что не пошлю. А знаешь, зачем я ему понадобился? Оказывается, прознал старый, что я на кладбище устроился, и захотел через меня себе местечко подешевле выбить. Ну, я подсуетился, хотя это и не сложно совсем было – место-то у нас есть. Уважил старика. Он, конечно, мне добрых слов за жизнь сказал не больше десятка, но ведь и из меня сын никудышный!
Если хочешь, и для тебя местечко придержу. Ты уж не серчай – живые о смерти совсем мало думают, а как окочурятся, так сразу родственники да ближние завывают: «Куда? Как? Почему так дорого?» Так что ты подумай – место хорошее подберу. Есть тут одно – там липа молоденькая рядом растет. Лет через тридцать-сорок разрастется да съест то, что от тебя останется. Если не выкорчуют, конечно. Но я уж напрягусь, чтобы не выкорчевали – я тоже там рядышком хочу устроиться. Чтобы и мне гробовые доски ее корнями поломало, чтобы и меня всего в свой рост пустила – вот уж действительно «Тлен к тлену…» Так ведь эти веруны говорят?