Дина фыркнула: в ее случае этот совет тянул скорее на несмешную шутку. Но таскать шлепанцы в кармане было еще глупее, и она сунула ноги в готовые развалиться тапки.
— Пойдем через центральный, — Аня сняла длинный, не по размеру, болоньевый плащ и протянула спутнице.
Дина возразила, отталкивая от себя ее руку:
— Как через центральный? А собака?
— С собакой разберемся. Надевай. Я больше не нашла.
— Сама надевай, — Диана снова отпихнула плащ. — Я как-нибудь перебьюсь.
— Это не обсуждается!
И с несокрушимым, неженским напором Аня заставила ее одеться. Плащ был с синтепоновой подстежкой, все еще хранившей Анино тепло, и продрогшую Дину перестало колотить. Она заметила за хрупкими плечами бывшей соседки по палате широкий брезентовый рюкзак, какими иной раз пользуются завзятые дачники, но расспрашивать о его происхождении и содержимом не стала. И без того было понятно, что пальто, рюкзак, а также, скорее всего, то, что находится в рюкзаке, Кассандрушка позаимствовала в больнице у кого-то из медперсонала.
— Почему ты передумала? — Дина пыталась угнаться за стремительной Аней.
— Не знаю. Зато знаю, куда нам надо теперь.
— Куда?
— К тебе домой.
Дина вздохнула:
— Это понятно, но я ни шиша не помню…
— Твоя забывчивость нам не помешает. Я узнала твой адрес.
— Как? У кого?
— У Мищукова, естественно! Так, теперь постой-ка за деревом. Бабка не спит.
Аня пошла вперед. Дина подумала: «А вдруг этой безбашенной девке взбредет в голову снова вскрывать вены? И что я тогда буду с ней делать?». Но она постаралась отогнать от себя мысли этого направления. Будь что будет, а рискуют они обе. Аня — меньше. Аня может пострадать только от самой себя. А вот с нею, с Дианой, вопрос совершенно туманен. Если власти считают ее опасной для общества, то перехват может оказаться очень жестоким…
Тем временем они приблизились у домику сторожихи у главных ворот. Загремела длинная, пристегнутая к толстой проволоке цепь. Пес никогда не лаял на прохожих, но достаточно было встретиться с ним взглядом, чтобы понять безрассудность всякой попытки проникнуть на вверенную ему территорию.
И вот теперь два разноцветных глаза — кристально-голубой и карий — в упор глядели на Аню. И она даже не удивилась своей способности различать цвета в ненастной ночной мгле. Пес стоял молча, слегка пригнув голову к земле, и походил на волка, готового к броску.
Аня оглянулась на Диану, но та лишь пожала плечами: — «Тебе виднее, что делать, ты же из нас двоих провидица»… — и девушка, непокорно тряхнув головой, снова повернулась к собаке. А в следующий момент перед глазами ее возникла картина: зверь взвизгивает, поджимает хвост, скулит и пятится от них с Диной. Не успела она отделить реальность от вымысла, как пес издал короткий жутковатый вопль, припал на передние лапы, ощетинился и начал отступать. А в Ане росло сладкое чувство сокрушающего триумфа.
— Надо же! — прошептала за ее спиной Дина. — Меня действительно надо было изолировать!..
— При чем здесь ты? — проходя мимо вжавшейся в забор собаки, небрежно бросила Аня.
— Как это?! А вот только что… сейчас вот? Я думала, ты это чувствуешь… — в голосе Дианы прозвучало горькое разочарование.
Кассандрушка отмахнулась:
— Потом! Всё потом! Давай-ка зайдем к сторожихе.
— Зачем?
— А ты так и собираешься бегать по слякоти в больничных «шлепках»? Лично я — нет.
Дина скептически усмехнулась:
— Ань! А тебе не кажется, что мы с тобой мало похожи на рецидивистов-налетчиков? И у старушки наверняка ружьишко имеется, а уж его, в отличие от собаки, на испуг не возьмешь…
— Тс-с-с! — Аня вдруг встала, как вкопанная, и несколько секунд спустя окно сторожки осветилось; помедлив еще чуть-чуть, девушка поманила за собой Дину.
В незапамятные времена Надежда Ивановна Товарищ числилась ударницей социалистического труда на одном из почивших ныне в бозе краснознаменных заводов. Сама ее (надо заметить — удачная) фамилия была просто создана для доски почета, гордо вывешенной на проходной. Даже неприступные вахтеры, мимо которых не прошнырнул бы ни один малоопознанный сотрудник, не говоря уже, упаси господи, о бесчисленных и очень коварных шпионах ЦРУ, Надежде Ивановне всегда учтиво улыбались, даже, бывало, кланялись и никогда — не было такого случая! — не требовали показать пропуск.
Потом все как-то незаметно изменилось. Если прежде за минутное опоздание вполне можно было получить нешуточный нагоняй, то теперь — медленно, не разом — опоздания копились и разрастались до звания прогулов. Надежда Ивановна начала ощущать, что и на улицах стало куда беспокойнее. Бывало, идешь на работу, глядь — а впереди, шагах в десяти-пятнадцати хамоватые типы, не скрываясь, пристают к спешащей на учебу студенточке.
А год спустя товарищу Товарищ, которая в результате социальных перемен в стране стала именоваться госпожой Товарищ, пришлось оставить последнюю надежду на то, что ее завод когда-нибудь снова откроется. Работы не было почти ни у кого.
Последней каплей для терпения Надежды Ивановны стал случай, произошедший с одинокой подругой-сослуживицей, чью однокомнатную квартиру хитростью да угрозами выманили обнаглевшие бандиты — рэкетиры. Надежды Ивановна приказала дочери и внуку-школьнику готовиться к переезду, а сама разведала обстановку в одном крупном городе, из которого можно было меньше, чем за половину суток, добраться на поезде в столицу. Туда семья Товарищ и переехала.
Дочь лепила пельмени в кооперативе, а внучок Игнат, отзывавшийся на прозвище Гоня, доучивался в хорошей школе с математическим уклоном, где и пристрастился к программированию. Сама Надежда Ивановна нанялась сторожихой в местную психиатрическую клинику. И за пятнадцать прошедших лет в их жизни мало что изменилось, разве только Игната стали величать Гоней-хакером. Что значила эта приставка, Надежде Товарищ было неведомо. Соседки поговаривали, будто сидит Гоня все время дома: счетчик крутит, как сумасшедший, киловатт за киловаттом, а к внуку захаживают солидные господа в дорогих костюмах, приезжающие на новеньких иномарках; Гоня говорит с ними через губу, а те кивают, здороваются с уважительностью в голосе и едва ли не на цыпочках проходят в квартиру. Как бы там ни было, а средства у Игната всегда водились, да и бабке с матерью он никогда не жалел подкинуть деньжат.
— Откуда же деньги, Гоня, если ты дома сидишь круглые сутки? — изумлялась бабушка.
— Да кто сейчас на дядю вкалывает, ба, лохи одни да пенсионеры! — подхохатывал Игнат. — Интернет — всему голова!
Словом, внуком Надежда Ивановна гордилась, но работу свою не оставляла.
С годами сон у бабы Товарищ стал совсем плохой, ни вязание, ни Донцова Дарья не помогали, а те три телеканала, которые способна была поймать старенькая Надежды Ивановны рогатая антенна, по ночам не вещали. Лежала себе сторожиха на топчане, уставившись в одну точку на потолке, да вспоминала молодость.
И вот как раз этой ночью, ближе к рассвету, одолела Надежду Ивановну долгожданная приятная дремота. Сладко зевнула старушка и уже приготовилась было к телепоказу сновидений, как вдруг ни с того ни с сего в дверь тихонько постучались.
Сторожиха встала, взяла приставленное к креслу ружьишко и пошла открывать. Коли свирепый Марс голоса не подавал, значит, кто-то из своих, из больничных.
— Носит кого-то в такую позднотищу! — пробормотала Товарищ. — Или в рань… — взглянув в окошко, исправилась она, — такую… носит… Кто?
— Откройте, пожалуйста! — пропищал за дверью девичий голосок.
Надежда Ивановна удивилась, однако дверь отперла. На пороге стояла молоденькая девушка. Сторожиха окинула ее взглядом, чтобы разобрать, кого принесла нелегкая в половине шестого утра. Внешность у гостьи была, как сказали бы во времена оны, не лишена приятности. Таилось в ней что-то, не то чтобы совсем уж иноземное, но точно не русское. И вот раскрыла широко свои черные очи эта «шамаханская царица» и говорит: