Что-то помутилось тогда в голове у Игалара, и он принялся целовать израненные запястья месинары, шепча слова любви и клянясь в преданности.
Ананта открыла глаза и в ужасе схватилась за лицо. Огонь мелькнул в огромных черных глазах, но вовремя она услышала шепот телохранителя.
— Игалар! — сказала ее величество. — Сними свою маску, дай посмотреть на тебя. Если уж ты видел лицо твоей месинары, то и месинаре не зазорно увидеть лицо своего телохранителя!
Долго и пристально разглядывала Ананта белокожее, юношески пухлогубое лицо Игалара, касаясь тоненькими пальцами светлых волос и читая в голубых глазах. Она не взяла с него никаких клятв — лишь обещание когда-нибудь рассказать об этом верным людям, если благо государства окажется под угрозой. Телохранитель дал обет и на руках отнес ее к берегу, где промыл и перевязал раны, которые еще целых двенадцать лет белеющими рубцами будут напоминать им о том роковом плавании — и станут их тайной.
И по странному стечению обстоятельств к берегам, куда не плавал ни один житель обратного мира, уже через несколько часов, на закате, пристал стремительный цалларийский фрегат с кровавыми парусами.
— Потому теперь я и вспомнил свое обещание, — завершил свой рассказ Игалар, опустошая кубок и отворачиваясь в окно. — Я не думал, что переживу ее величество на столько лет. Не знаю, для чего она ушла, оставаясь по-прежнему молодой, как тогда, на берегу… Только вот на смертном одре месинара подозвала меня и, обняв на прощание, шепнула на ухо всего три слова: «Время теперь не властно!» После этого она сразу испустила дух, а по прошествии некоторого срока я обнаружил, что в затруднительных случаях умею… Вот надо же! Никогда и ни с кем не говорил об этом, а посему ведь и названия никакого не придумал для своей «волшбы»… Словом умею будто бы замораживать время, но при этом не становлюсь частью остановившегося мира — я могу действовать и влиять на него…
— Время теперь не властно! — пробормотал Айнор.
— Вот-вот! И, мне кажется, это был ее прощальный дар за тот мой безумный бой с дикарями. Я не ведаю, так ли это, но мне хочется считать так… Смотрите-ка, а вот и Ольсар возвращается от Лесеки! Что ж, мне как хозяину пора позаботиться о внешнем виде своих гостей…
— А как вы оказались в Фиптисе? — не утерпел нынешний телохранитель нынешней месинары, поднявшись из кресла.
Игалар пожал плечами:
— Да все очень просто. Когда на престол взошла ваша месинара — после смерти тетки — я получил приглашение от Ваццуки. Не знаю, по какой такой причине, но он предложил мне стать почетным гражданином Фиптиса. С тех самых пор я живу здесь. А теперь мне хочется задать вам один крамольный вопрос: вы никогда не задумывались, Айнор, откуда берутся наследники и наследницы правителей наших стран, если до вступления на престол о них не слышала ни одна живая душа?
11 часть. Города и корабли вечно ждут меня вдали…
«Что-то здесь неправильно, не так… — думала Аня, глядя в окно своей спальни. — Не звучит, будто фальшивая мелодия»…
Она безучастно наблюдала за палисадником во внутреннем дворике, где разгуливали три голубя и большая ворона. Голуби поглядывали на неприятную соседку опасливо и держались в стороне.
Старинные часы пробили полдень. Они висели в дальней комнате, в столовой, но их протяжное «дон-ц! дон-ц!» разнеслось на всю квартиру.
Ане вспомнился маятник этих часов — длинный, с подвеской в виде шара, на котором сидел забавный человечек и молился циферблату. Когда в доме стояла тишина, маятник слегка поскрипывал: «Скри-ип — скрип! Скри-ип — скрип!»
Ворона насторожилась и слегка припала грудью к земле, вращая головой в поисках угрозы.
Аня мысленно «превратила» маятник в большую черную дворнягу и «запустила» ту в палисадник. Ей хотелось, чтобы там сейчас была собака.
Голуби как ни в чем не бывало склевывали что-то с мокрой земли, но ворона ни с того ни с сего запрыгала к штакетнику, готовая улететь. Тяжелая и неповоротливая, она чувствовала себя куда увереннее в воздухе или на дереве.
Из кустов вышла понурая шавка. Теперь они стояли друг против друга — застывшая от удивления ворона и унылый, уставший от всего в этой жизни пес, всего-то раза в два больше самой вороны. Птица осмелела, завертела головой и замотала хвостом. Торопливости в ее движениях как не бывало. Она важно зашагала вдоль дорожки, насмешливо и с вызовом поглядывая на незваного гостя.
Что-то было неправильно и в рассказе домработницы Ирины. И в новой судьбе Ани, которую та себе не выбирала.
Женщина, похожая на Дину Сольвейго, как две капли воды, но с голосом противным и резким, расчувствовавшись, долго объясняла хозяйке, что стряслось и отчего та оказалась так далеко от Москвы.
— Знала бы, что так все повернется, я бы куда надо обратилась при первых же признаках вашего заболевания! — вздыхала она. — Так у меня голова — не Дом Советов. Знать бы, где упадешь…
И выходило, по словам Ирины, что пару лет назад на почве несчастной любви помрачился рассудок Аннушки Сергевны, да так, что застала ее однажды домработница, вернувшись пораньше, в красной от крови ванне с порезанными венами и стеклянными, совершенно безумными глазами, уставившимися в темноту оплетенного домашним плющом окна. Психиатрам из реабилитационного центра вроде бы даже удалось убедить несостоявшуюся самоубийцу не повторять прежнюю ошибку. Заштопанные руки зашили. И Аннушка Сергевна, по словам верной Ирины, с улыбкой признавала, мол, было бы еще из-за кого убиваться — помрачение просто нашло. А на самом деле болезнь притаилась и ждала своего часа, не спросившись ни докторов, ни пациентки.
— Если бы вы еще говорили, а то все молча, — сетовала Ирина. — А потом я вас снова в ванне застала. Хорошо, вы еще не успели себя вторично изуродовать…
И в больнице с Аней началось такое, что Ирине страшно было вспоминать.
— Вы себе другую жизнь придумали. Как будто жили в каком-то горном ауле и там вас похитил абрек. Вы замуж за него идти отказались, и родственники ваши вас прогнали. Это я вам рассказываю то, что вы навыдумывали, пока лежали под капельницами!
Положили Аню в хорошую частную клинику, где за нею был должный уход и присмотр. Ирина и поверить не могла, что из-за неудавшейся любви такое может произойти со взрослой современной женщиной.
— Красавицей и умницей! — особо отмечала она, качая головой. — У вас ведь не было отбоя от поклонников. А вы из-за какого-то, простите, ничтожества, альфонса… Не помните разве? Ну да, правильно. Доктор и сказал: вытеснение. Всё вы в своей личности поменяли: и биографию, и характер. И даже национальность…
Подлечившись, Аня вернулась домой веселой и бодрой. Годы, проведенные в воображаемом ауле среди гор, снова выветрились из памяти. Она попыталась даже вернуться к концертной деятельности, ведь была Аннушка Сергевна хоть и «широко известной в узких кругах», а все же талантливой певицей, и в наследство от родственников, коренных москвичей, ей досталась не только роскошная квартира в новом доме, но и немалые средства, которые она, будучи в здравом уме, планировала пустить на собственную «раскрутку». И когда все уже вроде бы наладилось, а дела пошли в гору, Аня бесследно исчезла после съемок первого в жизни музыкального клипа к своей композиции.
— Где только ни искали! Всю Москву подняли вверх тормашками! Больницы, вокзалы, аэропорты. Даже, простите, морги. Всё обзвонили и обегали — как в воду канула. Да, и в речках тоже искали. Уж столько утопленниц мне пришлось переглядеть — это в страшном сне такое не приснится! Мне теперь на каждом углу русалки эти с белыми глазами, как у мертвых рыб, мерещатся. Фу! Собачка ваша без вас затосковала и умерла…