— Это что такое?
— Пока не знаю, — не стал врать Трауш, — но чутье подсказало мне выбрать именно ее.
— Твое чутье сдает, Шу. В наши земли мы доставим дурно пахнущий труп, — предрекла Мари, уже выходя. Весь ее вид выражал крайнюю степень непонимания.
— Посмотрим, — ухмыльнулся Трауш, оглядываясь на сомнительное приобретение.
«Крепись, найденыш, — подумал он. — Твое дело маленькое — выжить».
Словно почувствовав мысли лорда, женщина еле слышно застонала.
ГЛАВА2
Красивее дома было не сыскать на всей улице Роз. Белокаменный и украшенный лепниной, балконы второго этажа подпирали тончайшие колонны, вход охраняли две львиные статуи. В неестественно зеленом саду росли диковинные растения из самых разных уголков мира. В детстве больше всего я любила яблони, те, что раскинули свои ветви на заднем дворе и касались листвой окон моей спальни. В период цветения они бесподобно пахли, и я всегда держала окна нараспашку, впуская в комнату аромат лета и свежести.
К сожалению, яблони выкорчевали, когда у братца обнаружилась аллергия на пыльцу. Мне тогда было до слез обидно, но ради любимого сына мама без жалости избавилась от деревьев. Теперь на их месте росли жасминовые кусты, к вони которых аллергия братца оказалась равнодушна.
Вот уже две недели эти стены служили мне тюрьмой. Матушка поселила меня в комнату детства, впрочем, изменившуюся до неузнаваемости. Оказывается, игрушки и одежду она выбросила, когда я исчезла, дескать, чтобы не бередить старую рану; и моя спальня стала непримечательной гостевой комнатой с односпальной кроватью, комодом, часами в позолоченной раме, напольным зеркалом, шкафом и скучным пейзажем на стене.
— Будь как дома, — сказала мама, когда повозка въехала во двор, и уже тогда мне стало смешно. Очевидно, что я могу быть «как дома», но не дома в прямом этом смысле.
И точно. Здесь все подчинялось расписанию, установленному матушкой: приемы пищи, чтение книг, даже прогулки в саду. Пойти гулять или поесть во внеурочное время я, конечно, могла, но под шепотки прислуги и недовольство Леневры Рене.
— Какая же ты своенравная, — качала она головой, если я удумывала посидеть в тени дуба в полдень.
Никаких бесед, кроме светского обсуждения погоды и городских сплетен, она со мной не вела. Даже не полюбопытствовала о руне на руке — хотя видела ее и разглядывала ну очень пристально. Каждый завтрак, обед и ужин меня подмывало сказать: «Да-да, мама, я обручена с лордом Пограничья», — и дождаться ее реакции, хотя, думаю, Леневра бы просто пожала плечами и посоветовала отведать пудинга.
Разумеется, существование дочери в рабстве ее тоже не заботило: она не спрашивала, а я не отвечала.
Служанки глядели на меня искоса: и когда заплетали утренние косы, и когда прибирались в спальне, и когда несли десерт. Меня снедало одиночество. Как дикий волк, оголодавший после зимы, оно рыскало рядом и, когда дотягивалось, рвало на части. Туманы исчезли, бессильные против подавляющего ошейника. Кроме того, со дня приезда мне не снился Трауш. Совсем. И я, стыдно признаться, уже забывала ноты его голоса и запах его волос.
Как он там, мой будущий супруг? Ждет ли он меня?
Руна на руке поблекла, но не стерлась; значит — ждет.
Я спасалась чтением. В библиотеке высились полки с тысячей самых разных рукописей на всех языках и диалектах. Справа — сказки и легенды, слева — наука, история, на самом видном месте — магические трактаты, десяток из которых написаны лично матушкой. Я брала книгу, гладила ее по переплету и, если в душе ничто не сопротивлялось, шла или в сад (если то было дозволено), или в спальню. Порой мне наскучивало после десятка страниц, и тогда я искала что-нибудь другое. С книгой как в жизни: если история не завоевала тебя с первых строк, то для чего продолжать чтение? Зачем держаться за наскучивших людей и прозябать в ситуациях, от которых тошно?
В один из тоскливых вечеров ко мне наведался братец. Вообще он работал где-то при министерстве на не последней должности и в отчем доме бывал редко, но тут ради встречи с сестренкой уделил свободный вечерок и застал меня врасплох, сидящую на подоконнике и свесившую ноги наружу.
— Сольд? — Голос был пискляв и малоприятен.
Я вгляделась в закатную мглу.
— Рейк?
Он появился из-за угла дома, похожий на упыря из бардовских песен, и встал, освещенный свечами. Тощий и высокий, лицо его было болезненно-бледным и вытянутым, волосы свисали немытыми паклями. Глаза узенькие, губы пухлые — можно сказать, я уродилась красоткой, раз уж единокровный братец столь неприглядный.