Сеу Ромарио внезапно разражается громкими, горестными слезами.
В кабинет влетает донья Эулалия.
– Ты его расстроила! – обвиняет она маму.
Я замечаю, что Педро вернулся к двери, он выглядит потрясенным. Позади него множество любопытных пекарей и покупателей вытягивают шеи, не смея подойти слишком близко, но все же изо всех сил стараясь подслушать. Когда он смотрит на меня, я вижу в его глазах замешательство. Кажется, он не знал новостей о бабушке.
Рыдание вырывается изо рта мамы, как икота. Я хочу вытащить ее из «Сахара», но я приросла к земле, не в силах спасти из этого хаоса ни ее, ни себя.
– Как вы смеете так говорить, когда столько лет ее мучили! – кричит на него мама.
– Убирайся! – вопит донья Эулалия. Ее лицо искажается таким гневом, что слезы катятся по щекам.
Педро поспешно встает между доньей Эулалией и мамой, чтобы удержать свою мать подальше от нас.
Мама отодвигает стул и встает, чтобы уйти. Я отпрыгиваю в сторону в последнюю секунду, когда он врезается в стену, в результате некоторые сертификаты падают, по всему полу разлетаются стекла.
– УБИРАЙСЯ! – Донья Эулалия верещит так, что у нее на лбу вздувается жила.
Мама делает шаг к столу.
– Если вы перейдете мне дорогу, если будете тыкать пальцами в мою дочь, если попытаетесь навредить моему бизнесу, я без колебаний буду с вами бороться, – говорит она, в упор глядя на сеу Ромарио. – Можете сколько угодно говорить, что сожалеете, но это не сотрет годы боли, которые вы причинили моей матери. Наша вражда в силе. Моя мать прожила свою жизнь не напрасно!
Мамины слова звучат как официальное объявление войны.
6
СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ
На следующее утро я нахожу маму на кухне «Соли».
Покупателей пока нет, что очень необычно для субботы. Но я надеюсь, что это просто означает, что большинство людей не в курсе, что мы снова открылись.
– Ты встала, – говорит она, взглянув на наручные часы.
– Не могла уже больше спать.
По кухне разливается тепло и аромат свежего хлеба – тыквенного, черного с семенами кунжута, посыпанных орегано багетов. Я замечаю свежий букет подсолнухов, лежащий перед рецептом прабабушкиного боло де фуба. Бабушка обычно оставляла эти цветы для своей матери, как будто рецепт за стеклом на стене был святыней. Теперь цветы здесь, чтобы в первый раз почтить бабушку.
Мама ловит мой удивленный взгляд.
– Почему бы тебе не пойти и не взять пару табуреток? – говорит она. – Давай позавтракаем на кухне.
Когда я возвращаюсь с табуретками, мама уже расставляет на деревянном прилавке тарелки.
Сладкий картофель. Пюре из батата под вяленой говядиной. Французский хлеб. Сливочное масло. Миска теплого кускуса. Как будто она пытается накормить целую армию.
– Я не очень хочу есть, – признаюсь я.
– Это на тебя не похоже – отказываться от завтрака, – замечает она, подмигивая. И мое сердце замирает, потому что мама подмигивает точно так же, как раньше подмигивала бабушка. – И ты почти не ела прошлым вечером. Тебе нужно поесть.
Я присоединяюсь к ней у стойки, стараясь не думать о том, что без третьего табурета в центре, чтобы уравновесить нашу семью, стойка кажется намного шире, чем она есть на самом деле.
Завтрак начинается в молчании, только холодильник гудит на заднем плане.
Я добавляю сливочное масло к батату, и ложка тает у меня во рту, согревая изнутри. Беру по одному маленькие кусочки оставшейся со вчерашнего вечера вяленой говядины и жую их с закрытыми глазами. Позволяю соленому аромату распространиться по моим вкусовым рецепторам, чтобы разбудить их один за другим.
Затем придвигаю поближе миску с молочным кускусом, вдыхая ароматный коричный пар. Я пытаюсь сосредоточиться на жевании, но боль в моем сердце не стихает.
Я не могу продолжать притворяться, что прошлым вечером у нас не было стычки с Молиной.
– Мам, я хотела сказать… Мне очень жаль.
– Не нужно извиняться, – говорит она, медленно нарезая буханку хлеба.
– Я не нарочно уничтожила торт. Я подошла, чтобы сказать им, чтобы они перестали смеяться. Чтобы перестали шуметь, когда бабушка только что…
Я все еще не могу это произнести.
Мама делает глоток кофе – черного, без сахара, – затем ставит чашку на стол.
– Забудь о прошлом вечере. – Она кивает на тарелки передо мной. – Твоя еда стынет.
Как я могу забыть о прошлом вечере? Сеу Ромарио расплакался перед нами и сказал, что уважал бабушку. Все это бессмысленно.
Холодильник начинает шипеть, как будто давится невысказанными словами, и мама бросает на него настороженный взгляд.