— Не похоже данное местечко на место, где могут чему-то научить, — тихо проговорила я, аккуратно присаживаясь на край диванчика и надеясь, что не почувствую, как старые пружины впиваются в мои ягодичные мышцы.
— У мадам Тома́ всегда так, — выразительно поведя глазами в сторону все еще возящейся со свитком и беззвучно шевелящей при этом тонкими губами старушки, просветила меня Мика. — Она немного чудна́я, но хорошая. Читает курс «Введение в историю колдовства».
— А вот это всё — это что? — я обвела рукой пребывающее в полнейшем хаосе помещение, народу в котором заметно прибавилось. Девчонки в красной форме, среди которых не было ни одного знакомого лица, заходили и тут же рассаживались в произвольном порядке, кто где мог пристроиться — на полу, по-турецки сложив ноги, на мохнатых пуфиках, напоминающих большие колтуны шерсти, на чайных столиках, подложив для мягкости старые диванные подушки. Все присутствующие спокойно игнорировали беспорядок вокруг себя, который выглядел так, словно закоренелый барахольщик, в постигнувшем его припадке безумия, стащил сюда весь хлам с округи, расставив, развесив по стенам, разложив по полкам и раскидав по углам.
— Я же говорила, что Академия вроде как разумная, самостоятельно мыслящая. Студентов она обеспечивает комфортом и безопасностью. Например, даже если кто-то из посторонних сможет пробраться в этот мир, в само здание ему не попасть, эти стены просто не впустят чужака. Преподавателям, в свою очередь, Академия предоставляет все необходимое для работы.
— Страшно представить, зачем одетой в ночное платье бабуле два копья и кухонный тесак для разделки мяса, — пробормотала я, указывая на то, что по идее было преподавательским столом, заваленным разнообразными предметами. Склад ненужных вещей венчали рубяще-колющие орудия. — Звучит, как начало ночного кошмара. Видела я такие сны… и кончилось все плохо.
— Да не бойся, — хихикнула соседка, толкая меня локтем в бок. — Если мадам Тома́ что и может убить, то только твоё желание жить.
И она оказалась права. Лекция была долгой, нудной и категорически непонятной. Лично я потеряла концентрацию уже минут через пятнадцать после того, как бабуля отложила замусоленный листок пергамента, сменила одни очки на другие и, раскрыв какой-то запыленный талмуд, принялась бубнить себе под нос:
— Великая Десятилетняя война в Межмирье началась в канун праздника Лита с нападения тайного военного ордена Центурия, пришедшего с земель Северного королевства, на мирное поселение Туманных эльфов. По примерным оценкам, центурии, то есть, члены ордена вырезали около трех сотен мирных Туманных эльфов, среди которых больше половины были женщины и дети. После случившегося оставшиеся в живых Туманные эльфы воззвали к своим сородичам — Песчаным, Снежным и Лунным эльфам с Вольных Земель с просьбой о помощи. Объединившись, эльфы выступили против северного легиона, подошедшего к границам Восточного королевства в нарушение Бретонской конвенции. В течение следующих четырехсот сорока восьми лун шли ожесточенные бои, во время которых значительная часть Песчаных и Снежных эльфов была беспощадно истреблена воинами Северного королевства. Пришедшая на помощь эльфам королевская гвардия вступила в бой на истечении пятисотой луны. Вскоре активные боевые действия переместились в центр Седого моря, когда к северянам присоединились водяные маги, против которых выступили маги воздуха, занявшие сторону Востока. В тоже время расправа шла и над мирными жителями с обеих сторон — знать севера, в том числе, могущественный род Гизов, организовала кровавый поход в приграничные села, с целью полного уничтожения как жителей, так и их имущества…
Уже через полчаса вся группа, а это примерно двадцать девчонок дремали, из последних сил делая вид, что внимают ценным сведениям. Но, кажется, преподавательнице было все равно, слушают ее или нет. Она не поднимала головы от посеревших старых страниц, расписанных голубовато-черными чернилами, зачитывая написанное своим дребезжащим голосом и вкупе с очками, делавшими ее глаза непропорционально огромными, напоминала большую, засевшую над лужицей варенья, старую муху.
Отгоняя дремоту и поминутно зевая, я пожалела, что в этом кабинете лишь одно оконце — небольшое, прямоугольное, да и то на уровне потолка, позволяющее дневному свету падать исключительно на учительский стол, краем захватывая кафедру. Даже поглазеть на зеленые лужайки и розовое небо, давая отдохнуть взгляду не было возможности. Проветривали здесь тоже крайне редко и, из-за большого количества пропитанных многолетней пылью вещей, воздух казался спертым и густым, похожим на сгущенное молоко.
Тихонько похлопав себя по щекам, я подавила очередной зевок и покосилась на соседку. Та, держа карандаш над раскрытой, лежащей на коленях стопкой чистых серо-бежевых листков, посапывала, уронив подбородок на грудь.
От скуки я начала опять рассматривать предметы, которыми был забит кабинет, и заметила то, на что при первом ознакомлении не обратила внимания — старинные часы с гирями, которые возвышались в левом углу позади преподавательской кафедры.
Я видела нечто подобное в одном антикварном магазине, куда очень любила ходить бабушка, часто таская меня с собой.
Корпус часов был выполнен из дерева и являл собой высокий узкий прямоугольный шкафчик, утолщавшийся к верху, что казалось странным, потому что напольные часы, которые я видела ранее, были сконструированы с точностью наоборот. Выглядящее громоздким, и непонятно как удерживающемся в вертикальном положении, сооружение украшала резьба и геометрические вставки, инкрустированные перламутровыми камнями. Вместо циферблата наверху находился серебряный диск, обладающий четырьмя стрелками вместо двух. Каждая из них двигалась, но в своем, отдельном от остальных, ритме. А вот цифры отсутствовали как таковые.
Над прикрывающей циферблат стеклянной пирамидой, одна из граней которой была срезана, располагался механический метроном. Находясь в постоянном движении, равномерными ударами от отмерял промежутки времени, раскачиваясь из стороны в сторону.
Зацепившись взглядом за эти часы, я уже не могла от них оторваться. Прошла даже сонливость, уступив место желанию рассмотреть, как можно детальнее, любопытную вещицу. Что-то мне подсказывало, что это были не часы или, возможно, не только часы. Было еще что-то, странное, ускользающее от осознания, но важное. И чем дольше я рассматривала часы, тем тревожнее мне становилось от того, что я никак не могла ухватить за хвост эту юркую мысль.
«Тук-тук, тук-тук, тук-тук!», — это стучал метроном, словно напоминая об ускользающем, утекающем водой сквозь пальцы времени.
«Щелк! Щелк! Щелк!», — вторила метроному самая длинная и самая тонкая стрелка, похожа на иглу. Она звучала ровно, резко, сурово и торжественно.
«Тик-так! Тик-так!», — это напоминала о себе стрелка в два раза короче длиной и движущаяся в два раза быстрее неё. Она словно стремилась везде поспеть раньше всех.
«Цооок! Цооок! Цоооок!», — ход этой изящной, словно морозные узоры на стекле, стрелки был больше похож на танец, плавный и непринужденный. Она была медленней, чем обе предыдущие.
«Клац — клац — клац — клац!», — эта стрелка являлась самой быстрой, она буквально летала над блестящим диском, подобно дикой птице, рвущейся из заточения.
Тук-тук-тук!
Щелк-щелк!
Тик-так!
Цок! Цок!
Клац-клац!
Все звуки смешались в моей голове, слившись воедино, словно отыгрывая безумную пьесу на сумасшедшем балу. Перед глазами поплыл туман, а вверх по пищеводу поползло что-то густое и теплое. Наверное, меня стошнило бы, если бы не резкий звук задребезжавшего металла, впившийся в мозг и выдернувший из ступора.
— Что это? — подхватившись и тут же пошатнувшись, спросила я у проснувшейся и начавшей быстро собирать свои вещи в наплечную сумку Микаэллы.
— А? А… ты о часах? У каждого преподавателя в кабинете стоит хронометр, — и подруга кивком головы указала на ту самую занимательную конструкцию, которая теперь не вызывала у меня ничего, кроме с трудом подавляемой тошноты. — Они сообщают об окончании занятия.