Сердцебиение.
Даже свирепость соляных ветров осталась в памяти как небольшая неприятность, не стоящая внимания. Каустический вакуум пустыни. Во мне начало рождаться трепетное ощущение внутреннего рассвета. По своему небольшому опыту я знал, что именно такое чувство предшествует общению с Богом. Белизна соли олицетворяла пустоту, чистоту лимфы, распространяющуюся во все стороны до неба, серебряное присутствие Господа, и оно идет во все стороны, потому что все стороны вокруг меня и были истинными дорогами к божеству.
Богоявление.
А после этого всегда следует возрождение желаний плоти. Я вдруг почувствовал жуткий голод – да и бутылка с водой в кармане у сиденья давно опустела, – потянул тормоз, чтобы остановить автомобиль, и поднялся с кресла.
Гармония духа.
Чем больше она западает в душу, тем тяжелее последнюю вернуть обратно, в тело. Я прошел в заднюю часть машины и застал там Роду Титус, как будто только что поднявшуюся с колен. По-моему, она привыкла вскакивать на ноги, заслышав мои шаги, может – кто ее там знает, – из страха, а может, снова играла в свои иерархические игры.
Я сделал большой глоток воды из отверстия автомата-фабрикатора и заказал немного суррогатного картофельного пюре. Потом уселся поудобнее на стул у стены фургона и принялся за еду.
– Техник, – проговорила Рода Титус, – я должна сделать признание.
– Опять эти ваши иерархические штучки, – прочавкал я. Кусочки картошки выпали изо рта и размазались по подбородку. Она брезгливо поморщилась.
– Я соскучилась, – призналась сенарка. – А вы не приложили никаких усилий, чтобы положить подальше свои личные вещи. Спрятать их от меня.
Слова привлекли внимание.
– У меня нет личных вещей, – отрезал я.
– Ваш блокнот, – напомнила она.
Ноутбук лежал у нее на коленях. Я снова посмотрел в лицо женщине:
– Ну и?…
Она спрятала глаза.
– Я прочитала ваши записи, – повинилась Рода Титус. Не дождавшись от меня ответа, попутчица добавила: – Вы не очень обиделись?
Я покачал головой и доел картошку.
– Я только хотела найти что-нибудь из Библии, – начала оправдываться она, – или, может, стихи. Какую-нибудь историю. Вы же понимаете, насколько мне скучно?
Мой желудок наполнился под завязку, поэтому я поставил миску обратно в автомат и заказал водки. Потом улегся на кровать и начал посасывать из маленькой бутылочки, предоставленной фабрикатором. Мои глаза, привыкшие смотреть в темноту и пустоту без единого отчетливого образа, с радостью принялись разглядывать Роду Титус, я восхищался ее лицом же, как до этого совершенством соляной пустыни. Она неуверенно присела на корточки. Потом достала блокнот и протянула его мне и, когда я проигнорировал ее жест, положила на крышку автомата. Потом попросила:
– Пожалуйста, техник, не смотрите на меня так. Мне неудобно от вашего взгляда.
– На что же мне смотреть? – поинтересовался я, не отрываясь от ее лица.
Черты казались гротескными, перемешанными и затем собранными в неправильном порядке. Расщепляющиеся и составляющиеся вместе невидимо глазу. Но что самое смешное – мне пришло в голову, что все лица обладали такой склонностью к странной, радикальной перемене, просто я не замечал этого до определенного момента.
– Не знаю, – растерянно призналась она. Лицо сенарки вспыхнуло и окрасилось в цвета заходящего солнца. – Но, пожалуйста… вы меня смущаете.
– На что же мне смотреть? – повторил я. – На автомат?
Я повернулся и уставился на машину в глубине фургона, хотя двигать головой внезапно стало очень тяжело. Так вот, я уставился на автомат.
– Фабрикатор, – начал я. – Качество того, что он производит, зависит только от сырья, которое в него загружают. Оно может быть ниже, чем у изначального продукта, но никогда – выше. Автомат всего лишь расщепляет и конструирует, замораживает, варит и режет.
Моя речь часто прерывалась паузами, во время которых в глотку успевало поступить еще немного водки. Но по мере того, как лились слова, я начинал проникаться собственными мыслями, осознавать, что высказываю сокровенную истину.
– Пищевой фабрикатор, – объяснял я, – берет сырые продукты или элементы, выделенные из отхожих мест (наверное), и смешивает их с остальными ингредиентами и специями.
Тут я остановился. Отпил немного из бутылки. Рода Титус молчала: она буквально застыла на месте с выражением полнейшего ужаса на лице.
– Питьевые фабрикаторы только добавляют в воду ароматизаторы или быстро дистиллируют содержимое, чтобы создать подобие алкоголя. Машиностроительные фабрики размягчают, и проектируют, и собирают, и создают пластиковые модели по базовой программе. Или плавят и придают форму загруженному в них металлу. – Я склонил голову набок, внимательно оглядывая кабину, стараясь не упустить ни одной детали обстановки.
– Они перемешивают и компостируют траву, делают все, что приказывает программа. – Моя голова медленно вернулась в прежнее положение, глаза сфокусировались на Роде Титус. – То же самое происходит с людьми.
Она смотрела на меня в священном ужасе, совершенно неподвижная, замечательно беззвучная.
– Думаю, никогда не повстречаю человека, который сравнился бы по красоте с деревом, – посетовал я.
Живописная, почти фотографическая картинка с изображением дерева предстала перед моим внутренним взором: высокое, с длинными ветвями, поддерживающими шапку листвы.
– Людей создают дураки, подобные мне. Но только Бог…
Я не закончил предложения, какая-то часть меня страстно желала, чтобы Рода Титус сказала все сама. Но она как раз изображала статую и никак не могла мне помочь.
– …может создать… – подсказал я. Потом со вздохом закончил: – Дерево.
Воцарилась неловкая тишина. Я зарылся поглубже в постель, устроив бутылку у себя на груди.
– Если бы я был деревом, то пил бы ногами. Ел кончиками волос и руками, поднятыми кверху. Выпускал свое семя в воздух.
Я даже не заметил, как провалился в сон.
Следующим утром Рода Титус проснулась необычайно веселой, почти принужденно веселой. Мы позавтракали, и она произнесла маленькую страстную речь о пище, которую мы потребляли, о нашем путешествии, об отличии Арадиса от Галилеи. Дьявольский Шепот на рассвете (мы еще спали) выдал по-настоящему знаменательный концерт, и машину занесло внушительным сугробом соли. Мне пришлось откапывать автомобиль лопатой.