Не знаю, почему это правило молчания кажется столь жестоким, особенно дамам. Когда в гостиной на мгновение прекращается шум разговора и не слышно даже позвякивания ложек, говорят «Ангел пролетел!»… Его никогда не удерживают.
Трапписты же не отпускают его, вот и все.
* * *
Монашеское молчание — не наказание, и не думаю даже, что монахи включают его в число самых тяжелых лишений.
Мне говорили, что монахи, которым настоятель неосторожно давал разрешение открыть рот, тотчас же переходили от немоты к словоизвержению, со стремительностью водопада, прорвавшегося в приоткрытый шлюз. Ничего подобного: молчат ли монахи из дисциплины, из благоразумия или по собственной склонности, но факт тот, что молчание есть благо, с которым они расстаются, по-видимому, неохотно.
В них и вокруг них как бы устанавливаются воды прекрасного спокойного озера, безмятежное зеркало, подставленное некоему пламенно-ожидаемому Лику.
И не решаешься нарушить его ясность неуместным словесным плеском.
* * *
Во всяком случае, эта целеустремленная немота не омрачает характера. Вы встречаете монаха в гостинице, в часовне, на поле: он вас приветствует улыбкой. На повороте аллеи вы натыкаетесь еще на одного, погруженного в чтение, звук ваших шагов заставляет его поднять голову, и опять — милое сияние детской улыбки.
А увидев одного из них на коленях перед статуей Богоматери среди цветов в саду, так и хочется подкрасться и быстро откинуть капюшон молящегося. Но к чему? Он, конечно, улыбается.
* * *
«Брат» в коричневой одежде (в Ситó — да и везде — «братьями» называют монахов, не имеющих сана), которого я видел у верстака, бывший столяр из соседней деревни.
Ему, пришедшему однажды в аббатство починять стулья, траппистский монастырь пришелся, видимо, по вкусу, либо тишина что-то нашептала ему на ухо; короче говоря, поставив на ноги последний стул, он уселся на него и с тех пор не покидал монастыря.
Проходя мимо него, я, конечно, пополнил свою коллекцию улыбок редким экземпляром, в котором светилась глубокая благодарность какому-то таинственному благодетелю, которого я тщетно искал глазами вокруг себя.
Улыбка — траппистская институция.
Глава VII
Святой Бернар
Св. Бернар, которому Траппистский орден обязан если не основанием, то, во всяком случае, лучшей частью своей духовности, — образец французского рыцарства. Ему присущи все его достоинства: прямота, верность, бескорыстие, а также, — что отмечают с уважением — почтенные его недостатки, из которых самый известный — некоторая поспешность обнажать шпагу.
Его вступление в Ситó в 1112 году похоже на вступление полководца в крепость: он явился во главе 25 юношей из бургундской знати, которых его пламенная речь обратила, так сказать, с головы до ног. Красноречие его — блестяще и остро как меч. Есть, говорит он с простотой гения, души прямые и искривленные. Одни без колебания идут к высшему благу, другие выбиваются из сил, бесконечно кружась в погоне за благами мира сего: «Имеющий красивую жену будет смотреть оком или сердцем, полным страсти, на более красивую женщину; кто носит дорогую одежду, желает другой, еще дороже; и обладатель большого богатства завидует тому, кто богаче его. Есть люди, которые владеют большими угодьями и, однако, все время присоединяют к своим полям еще новые и неустанно расширяют их границы из вожделения, которому никогда не будет конца. Другие живут в царских чертогах или огромных дворцах и тем не менее все время добавляют к прежним все новые… Они только и делают, что строят и разрушают… Что сказать о людях, осыпанных почестями? Разве мы не видим, как по какому-то ненасытному честолюбию они всеми силами стремятся возвышаться больше?»
Нет конца «вожделению вещей, которые никогда не могут — не говорю: насытить, — но хотя бы умерить жадность… Так получается, что блуждающий дух, тщетно носясь по различным и обманчивым удовольствиям мира, устает и не насыщается; все, что поглотил этот голодающий, кажется ему ничтожным в сравнении с тем, что осталось поглотить, и он больше мучается желанием недостающего ему, чем удовлетворяется уже обладаемым». Ах, если бы он мог иметь все! Вероятно, обладая всем сотворенным, он, наконец, дошел бы до Творца всего.