* * *
Приглашенный однажды к столу Людовика Святого, Фома вдруг вышел из своего молчания, и, к изумлению гостей, смущенных таким нарушением этикета, тяжело стукнул кулаком по столу, воскликнув:
«Вот, как покончить с манихеями!»
Фома Аквинат продолжал свои размышления даже в присутствии королей, он возвышался над землей, не обращая на них никакого внимания, или с простотой обращался за цитатами к семнадцативековой древности, как поворачиваются, чтобы взять с полки книгу. Он никогда не заботился о своем положении в мире, в пространстве или во времени. У нас больше нет такого прекрасного чувства вечности: мы ощущаем лишь Историю, — оптимистический идол, глотающий своих зачарованных приверженцев. Необходим удар кулаком по столу сыновей св. Доминика, который пробудил бы нас к Истине. Ибо она, — а не История — создает доминиканца.
Глава XIV
Процесс иезуита
В 1610 году, выступая в качестве сверхштатного трибунала Святой Инквизиции, досточтимые члены Парижского парламента объявили Общество Иисуса «достойным ненависти и дьявольским, совратителем юношества и врагом короля и государства». В момент, когда парламентские богословы разили Общество Иисуса этой анафемой, оно уже имело за плечами 70 лет существования и его сатанинский характер все еще ускользал от бдительности Церкви.
Но — для того, чтобы открыть ей глаза — последовали и другие осуждения, например, мнение д'Аламбера в статье Энциклопедии, которая начинается панегириком («ни одно религиозное общество не может похвалиться столь большим числом знаменитостей в области науки и искусства») и заканчивается обвинительной речью: «Нет такого злодеяния, какого не совершила бы эта порода людей. Добавлю, что нет такой ложной доктрины, какой она не учила бы». К запаху серы, обнаруженному парижским парламентом, примешивается душок уголовщины. Мишлэ, в лекциях во Французской Академии Наук, довершил портрет обвиняемого:
«Техника иезуитов была активной и мощной. Но она не произвела ничего живого. Ни одного человека за триста лет! В чем природа иезуита? Ее нет. Он пригоден на все: машина. Нет — вы не пришли из прошлого! Нет — вы не относитесь и к настоящему. Существуете ли вы? Нет. У вас только видимость существования. Если кто-то будет настаивать, если кому-то надо, чтобы вы были чем-то, я соглашусь, что вы — старое военное орудие, брандер эпохи Филиппа II!»
Нить утверждений несколько запутана, но приговор ясен: эти «знаменитости в науках и искусствах» (д'Аламбер), запятнанные преступлениями (научными и даже художественными), совратители юношества (парижский парламент), не люди (Мишлэ), но самое большее — обломки непобедимой Армады, не принадлежащие ни к прошлому, ни к настоящему. Да будут они извергнуты из рода человеческого!
По счастью имеются и смягчающие обстоятельства, что подтверждается следующим прекрасным свидетельством:
«Что видел я у иезуитов в течение семи лет, проведенных в их заведении? Жизнь самую трудолюбивую, самую воздержанную, в любое время поглощенную то заботами о нас, то исполнением обязанностей своей суровой профессии. Призываю в свидетели этому тысячи подобных мне воспитанников. Опровергнуть меня не сможет ни один».
Это удостоверение в добронравии весьма усложняет дело и стоящей под ним подписи достаточно, чтобы кассировать процесс: Франсуа-Мари Аруэ, по своему псевдониму — Вольтер.
* * *
Для большинства смертных, которых иезуитское воспитание не совратило, как несчастную молодежь 1610 года, и не преисполнило благодарности как Вольтера, иезуит и его Общество представляет тройную тайну честолюбия, могущества и смирения, выведенную раз и навсегда Александром Дюма («Виконт де Бражелон») в образе дворянина Арамиса, монастырского мушкетера, альковного аббата и генерала Общества Иисуса. Гениальный интриган, облеченный непомерным могуществом, этот генерал иезуитов, как его описывает Александр Дюма, склонен к заговорам и переодеваниям, главным образом в рубище нищего, которое при случае оттеняет великолепие его мощи. Не имея постоянного жилья, он обходит свет, связывая тайные нити своей политики, один только способный разобраться в лабиринте собственных махинаций и обладая в качестве единственного знака своего достоинства перстнем, таинственная оправа которого производит молниеносные потрясения. При первом блеске грозного кольца, пораженного члена Общества сразу бросает в дрожь, зрачки расширяются, волосы встают дыбом, постепенно всякая жизнь покидает его оледеневшие члены; он бледнеет, цепенеет, как труп, и в конце концов делается похожим на иезуита Мишлэ; он не относится ни к прошлому, ни к настоящему, это уже не человек, а всего лишь монолитный кусок застывшего послушания.