Он — в авангарде христианства.
Кельи — как лучи вокруг галереи, ведущей к часовне; внешняя стена защищает от снежных лавин, сползающих, с гор.
Глава X
Булла «Умбратилем»[3]
Знаю, мы далеки от того, чтобы хвалиться этим, а между тем! Если бы все наше самолюбие не было мобилизовано на другое, может быть мы вспомнили бы не без удовлетворения, что большинство монашеских орденов родилось во Франции, что два крупнейших созерцательных ордена — сугубо французские, или если это вызывает подозрение в преждевременном национализме, что они родились на территории, расположенной к западу от Рейна и к северу от Пиринеев. В течение нескольких столетий Франция, — я хочу сказать эта территория, — давала большую часть личного состава монастырей св. Бернара и св. Бруно. Еще и сейчас французы, «легкомысленные» и «увлекающиеся», легко улетают к Шартрезам и охотно примыкают к траппистам. Они как будто совершенно не подозревают, что созерцательная жизнь — устаревший образ существования, связанный с той цивилизацией, которая вместе со схоластикой, с эпосом Круглого Стола и с рыцарской любовью, потерпела крушение одновременно со средневековым миром.
* * *
Перед посетителем траппистского или картезианского монастыря открывается не общество другой эпохи, а общество вневременное. Траппистский коллективизм намного опередил колхозы: вместо того, чтобы поддерживать зловредную иллюзию, будто «все принадлежит всем», он основан на принципе подлинно социалистическом, что ничто не принадлежит никому. Картезианец не устарел, потому что он никогда не был в моде. Его одиночество — одиночество всех душ, увлеченных абсолютом, великий человек одинок, а картезианец — почти всегда великий человек, в сиянии иной Славы забывший свою собственную (я знаю по крайней мере одного, который в миру получил бы все награды, доступные литературному дарованию). Что касается «неэффективности» чисто духовной жизни, то давно было высказано мнение, что будь Карл Маркс человеком действия, марксизма не существовало бы. Величайшая из революций нашей эпохи родилась около 1847 года из заумных размышлений гениального бородача в глубине лондонской столовой мелкобуржуазного стиля.
Последователей «Коммунистического манифеста» теперь не счесть, и я не вижу, что противопоставить им численно, разве что внушительную толпу обращенных «Историей одной души», которая в монастыре, похожем с виду на фабрику, была написана Терезой «Малой», бездельницей-кармелиткой и покровительницей миссионеров. Нам трудно поверить в нематериальную силу духа, когда она не действует у нас на глазах. А между тем Церковь — уж она-то разбирается в природе силы — всегда провозглашала первенство созерцательной жизни; ибо в порядке духовности — в которой как-никак суть христианской жизни — деятельность кармелитки или картезианца по интенсивности оставляет любую другую деятельность далеко позади. Об этом свидетельствует булла «Умбратилем»:
«Все, кто дает обет вести уединенную жизнь, — говорит текст Пия XI, — вдали от шума и увлечений мира, не только, чтобы всей силой духа отдаться созерцанию божественных тайн и вечных истин, но и для того, чтобы загладить и искупить собственные согрешения, и в особенности прегрешения ближних, умерщвлениями души и тела, добровольно определенными и предписанными Уставом, — они, надо признать, как Мария из Вифании, несомненно избрали благую часть. Если Господь призывает к этому, то действительно, нет ни условий, ни образа жизни, которые можно было бы предложить выбору и стремлению людей, как более совершенные… Долг и как бы основное дело этих отшельников — приносить и посвящать себя Богу в силу, так сказать, официальной функции, как искупительную жертву и умилостивительное приношение ради спасения своего и спасения ближних. Вот почему с самых отдаленных времен этот столь современный образ жизни установился и распространился в Церкви, где он более полезен и плодоносен всему христианскому обществу, чем это можно себе представить… Притом, те, кто усердно исполняют дело молитвы и покаяния, способствуют преуспеянию Церкви и спасению рода человеческого еще гораздо более тех, кто своим трудом возделывает ниву Господню, ибо если бы они не низводили с неба обилие Божиих милостей для орошения этой нивы, труженики Евангелия получали бы от своего труда плоды гораздо более скудные».
Поистине, созерцательные ордена — живое сердце Церкви. И это сердце бьется не для себя: в духовной «экономике» созерцателя почетное место занимает ближний. Разумеется, этот возлюбленный ближний не часто слышит о своих неведомых друзьях-траппистах или картезианцах, но кто посмеет усомниться в глубине и искренности расположения, которое отдает все, что имеет, и просит взамен лишь разрешения подарить и самую жизнь?
* * *
Есть ли действительно необходимость оправдывать призвание к созерцательной жизни? Современный мир делает это с таким успехом! Он создает невыносимую цивилизацию, враждебную сверхъестественному, не в ладах со священным, холодную как машина, глупую как система и столь явно намеренную каждый день удушать свободу то в одном, то в другом, что она во весь голос требует этой радикальной формы восстания совести, какой является принятие монашества. Бдительная тирания Священной Эфeктивнocти, царствующая если не над сердцами, то над умами и руками, мало-помалу придает современному человеку обличие дверной ручки, круглое и гладкое как фарфор, и которое оживляется лишь на скорости около тысячи километров в час от искривления хрящей и лицевых мускулов. Лицо летчика на максимальной скорости с поразительным реализмом (который всецело зависит от ветра и ничуть — от вдохновения) напоминает маску античного трагического актера. В то время, как отупевшие умы тащатся по земле с благоразумной медлительностью, тела передвигаются в пространстве со скоростью ветра. Перестановка атрибутов полная; можно даже добавить, что отныне, при содействии технических аварий, тела прибывают к месту назначения куда быстрее, чем дух. «Технические достижения», которыми мы так гордимся, составляют настоящий заговор, чтобы вернуть нас не в природное состояние, где еще возможны некоторые зачаточные проявления свободы, а к состоянию материи, разумной лишь настолько, чтобы самой выстраиваться в ряды, выполнять руками определенные движения на работе и стоять в очереди за развлечениями.
Перед этой обширной операцией по «обезличенью» слова о верности свету, которая характеризует призвание к созерцанию, звучат как отказ. Но скоро мы лучше поймем надобность в этих неподвижных коленопреклоненных затворниках, устремленных к невыразимому Присутствию, — когда среди этого обезображенного мира мы ощутим потребность увидеть, наконец, человеческое лицо.
Глава XI
Горение по-кармелитски
Кармель — восточный светильник, в котором горит испанское пламя. По преданию, он возник на склонах горы Кармил, на рубежах Галилеи и Самарии, священной горы еврейского народа, изрытой глубокими пещерами, некогда покрытой лесами, служившей во все времена естественным убежищем пустынников и любимым наблюдательным пунктом пророка Илии. Здесь-то, следуя учению бессмертного провозвестника, этот сложный по своему составу Орден обрел два основные принципа своего древнего отшельнического призвания: уединение и молитвенную собранность — светильник и масло созерцательной жизни.
Но со времен своего первоначального духовного вооружения кармелиты, спустившись из своего святого убежища и распространившись по Европе, изменили форму одежды, характер и занятие. Мешковину и овечью шкуру пустынника сменили коричневая ряса и белый плащ, менее дикие для глаз горожан; в 1227 году декретом Папы Григория XI отшельники делаются «нищими», а созерцатели — проповедниками: бывшие отцы-пустынники, переведенные в апостольскую пехоту, теряют прекрасную независимость партизан, а кармелитский светильник теряет свое масло в суматохе реформ, обработок и перестроек, и в сосуде, любовно вылепленном на высотах, оставалось, по-видимому, весьма немного горючего, когда, тому уже скоро четыреста лет, двое испанцев зажгли его огнем, горящим еще и теперь.
3
Папские документы называются обычно по первым словам, с которых они начинаются, напр.: «Рерум новарум», «Умбратилем» и т. д. (Прим. пер.).