Теперь о делах, уважаемый Алексей Корнеевич. Все материалы по раскопкам сданы мною Марине Матвеевне. Я получила от неё задание написать в сборник трудов Улуюльской комплексной экспедиции статью о памятниках на Тунгусском холме. Я это сделаю непременно и уже приступила к работе.
И ещё одно важное для тебя сообщение: в первый же день я наткнулась здесь на архив техника Высокоярского переселенческого управления Михаила Ивановича Серошевского. В его отчёте о произведённых работах в селах Улуюльского края есть такое место:
«Пробить скважину в деревне Уваровке не представилось возможным. Деревня стоит на высоком бугре. По всей вероятности, грунтовые воды находятся здесь на большой глубине.
Моя попытка уговорить мужиков деревни Уваровки о переносе скважины в другое место, а именно на один из склонов бугра, встретила противодействие в виде отказа мужиков поставлять рабочие руки, лошадей и производить денежные сборы».
Таким образом, хотя «уваровский акт» не найден, отчёт Серошевского подтверждает его существование. Поздравляю тебя ещё с одной важной отгадкой, связанной с поисками сокровищ Улуюлья. Копия отчёта Серошевского направлена Марине Матвеевне, и ты можешь с ней ознакомиться. Всё это даёт основание считать сообщение Марея Гордеича об угольных пластах в Уваровке фактом, который можно ставить под проверку.
Прошу тебя передать мой самый сердечный привет замечательному Марею Гордеевичу, которого я полюбила всей душой, Михаилу Семёновичу, удачливому Сёме и, конечно, Ульяше. Да, да ей. Глупо обижаться на то что она нашла счастье, которое я потеряла. Пусть только будет достойна своей находки.
Софья
P. S. Вчера вечером между мной и папой состоялся разговор, который может быть для тебя интересным. Он вошёл ко мне в тот момент, когда я плакала.
— Ты о чём? — спросил он обеспокоенно.
— О своей горькой судьбе, папа.
— Думаешь, слёзы помогут?
— Нет, не помогут. И ничто не поможет, даже твоё сочувствие.
— Значит, роман не получился?
— Да, папа, не получился. Вернее, получился, но только с неблагоприятным концом.
— Зато мой роман с твоим бывшим Краюхиным обещает продолжение. И очень важное продолжение.
— Но, увы, мне от этого не легче, папа, если не горше.
— Милая дочь, вот это и есть жизнь. Жизнь — это реки в пору половодья. Они всегда растекаются шире своих берегов.
Ну вот, теперь уже окончательно и навсегда — всё. Прощай!
Софья».
Глава пятнадцатая
1
Марей терпеливо подстерегал тот момент, когда Лисицын останется один. Но стан никогда теперь не пустовал. Почти ежедневно сюда прибывали новые рабочие, которых Краюхин посылал то на Синее озеро, то в Заболотную тайгу, то в промоину яра.
Лисицын жил хлопотно и всегда куда-то торопился. Не успеет Марей слова вымолвить, а Лисицына уже и след простыл.
Правление колхоза поручило Лисицыну до наступления шишкобоя в кедровниках помочь экспедиции организовать снабжение продуктами. Лисицын знал, что в эту пору лета самое верное дело — рыбалка. Он привёз со своего главного стана на Тургайской гриве сети и начал ими ловить рыбу в курье. Тут у него на берегу в шалаше был запас соли и две огромные колоды-долблёнки, в которых он и засаливал рыбу, когда она оставалась сверх ежедневных потребностей на питание артели изыскателей.
— Ты что, Миша, на курью собрался? — как-то спросил его Марей, подкараулив на берегу возле лодок.
— Туда, Марей Гордеич. Сети надо посушить.
— Возьми меня. Разговор с тобой будет.
— Садись, Марей Гордеич, в нос обласка.
Старик с охотой сел в лодку. Когда Лисицын выплыл на средину реки, Марей спросил:
— А что, Миша, выходит, что у Алёши с Уленькой дело на лад пошло?
Лисицын, не придававший большого значения взаимоотношениям молодых людей, ответил в своей обычной манере:
— Не страдай за них, Марей Гордеич! Не было ещё на свете такого случая, чтоб добрая девка без парня осталась, а добрый парень не нашёл по себе девки.
— Ну, не скажи, Миша! — не согласился Марей Гордеич. — Вон Софья-то Захаровна уж не девица ли! И на стать ладная, и обликом мила, и образованная, а вот поди ж ты! Сбежала! Видать, поняла она, что Уленька перешла ей дорогу безвозвратно.
Лисицын небрежно махнул рукой.
— Найдёт по себе! А что от Алёши отстала, то ей счастье. Неровня он ей. Она городская канарейка, а он таёжник. И лучше Ули ему невесты не найти. Эта, как хомут, всегда будет на коне. И в другие места его не потянет. Ни за что не потянет!
— Резонно рассуждаешь, Миша, — одобрил Марей и задумался.
Лисицын взглянул на него и понял, что старик совсем не об этом собирался говорить с ним. Всё это только присказка, сказ — впереди.
— Ну, а ты-то как, Марей Гордеич, попривык душой к нам? Не тянет тебя обратно северная земля? — спросил Лисицын.
Старик словно ждал этих вопросов. Он встряхнул седой гривой, оживляясь, сказал:
— Нет, Миша, не тянет меня обратно северная земля. Попривык я к вам. А только покою в душе нету у меня.
— Чем же мы тебе не угодили, Матвей Гордеич! Скажи!
— Всем, Миша, угодили. Уж так я доволен вами, что, будь я верующий, только бы за вас и молился. А спокою нет, Миша, мне по другой статье. Кровь моя в этих краях оставалась…
И Марей принялся рассказывать Лисицыну о своей жизни с Марфушей, о её смерти, о сыне, которого отдал он чужим добрым людям в Притаёжном в морозную вьюжную ночь.
Лисицын поднял весло и лишь временами окунал его в реку, чтоб направить ход лодки, скользившей по течению. Обычно быстрый на слово Лисицын сидел сейчас как пришибленный. Перед его мысленным взором проходили как живые мучительные картины большой жизни старого и дорогого ему человека.
2
«Уж не Вавила ли каторжанин его сын?» — думал Лисицын, перебирая сети.
Марей лежал возле костра и не то спал, не то молча думал. Откровенный и необычный разговор с Лисицыным взволновал его, и он чувствовал сильную усталость во всём теле. Вокруг было тихо, солнечно, спокойно шумел лес, поблёскивала позолотой широкая, в зелёных берегах курья.