Краюхин отрывается от реальных условий нашей жизни. Он забегает вперёд. А забегать вперёд и идти впереди — это не одно и то же. К чему это привело его, вы сами видите. Краюхин оторвался от масс, ринулся в борьбу одиночкой и натворил кучу преступлений: прогулял несколько дней в горячее время, погубил лошадь, а потом противопоставил себя районному руководству, впал в зазнайство и оказался неспособным критически оценивать свои поступки. Как ни трудно и ни тяжело нам исключить его из рядов партии, но он этого заслужил… Кто ещё желает выступить?
Никто не отозвался. По установившемуся порядку, слово первого секретаря райкома было заключающим.
— Ты будешь, товарищ Краюхин, говорить? — спросил Артём, взглянув на Алексея, сидевшего с опущенной головой.
Алексей встал, расправил плечи и долго молчал. Череванов нетерпеливо заёрзал на стуле, но Артём сурово взглянул на него, и он притих.
— Я знаю, что своими словами не изменю вашего решения, но тем не менее я выскажусь.
Артём Матвеевич говорил здесь о государственном плане. И говорил неправильно. Нам всем хорошо известно, что реальность нашего плана — это наши люди и наши возможности. Именно поэтому наши планы всегда перекрываются. План — это не догма, он не сковывает, а, наоборот, развязывает инициативу масс на местах.
Самое лёгкое дело — это уповать на государственный план и ждать, когда придут люди со стороны и сделают за нас дело. Я не оспариваю, что нужно всеми силами развивать технические культуры, но разве это единственная возможность роста нашего хозяйства? Я озабочен будущим Улуюлья, а будущее этого края в его природных богатствах. Общеизвестно, что все наиболее значительные месторождения полезных ископаемых первоначально были открыты простыми людьми, народом, а потом уже приходили специалисты. Первые разведчики природных богатств — местные жители. А раз это так, надо использовать их знания, мобилизовать их усилия!
— Ты смотри, куда он загибает!.. По его выходит, что районное руководство против этого! — воскликнул Череванов.
— Объективно получается, что вы против этого, товарищ Череванов. В своём выступлении вы исходили из того, что я, Краюхин, занимался делом, чуждым райкому, а не дорогим и нужным районной парторганизации и всей партии.
Алексей напрягал все силы, чтобы говорить спокойно, не потерять нити своей мысли.
— Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя за прогулы и гибель коня по головке гладили?! — вскакивая, закричал Череванов.
— Нет, товарищ Череванов, я хочу, чтобы райком подошёл к моим поступкам правильно и расценивал их с принципиальной позиции: Краюхин делает полезное дело. В этом случае все факты, которые вы приводили здесь против меня, приобретут другую окраску.
— Ты смотри, какой он дипломат! — развёл руками Череванов.
— Но позволь, Краюхин, спросить тебя: из чего складываются принципы? Принципы — это прежде всего поступки и дела, — сказал Артём. — А у тебя так: слова хороши, приемлемы, а дела антипартийные и антигосударственные. Извини, Краюхин, что перебил тебя.
— Это потому, Артём Матвеич, — заговорил Краюхин, — что вы, как и ваша комиссия, не хотите понять истинных причин моей поездки на Таёжную и не верите мне, когда я говорю, что из института профессора Великанова я ушёл по соображениям принципиального характера. Вы читали моё объяснение. Там я пишу об этом подробно…
— Разрешите задать вопрос товарищу Краюхину? — послышался голос Максима.
— Да, да, пожалуйста, — закивал головой Артём.
— Объясните, товарищ Краюхин, вкратце, почему вы ушли из института, в чём суть ваших разногласий с профессором Великановым?
— Хорошо, я объясню в нескольких словах, — сказал Краюхин. Помолчав минуту, он продолжал: — Профессор Великанов утверждает, что палеозой в Улуюлье погружён на недосягаемую глубину. Я считаю, что он может быть очень близким к поверхности. Это во-первых. Во-вторых, профессор Великанов утверждает, что по всему Улуюлью третичные отложения однообразны и пусты в смысле наличия в них металлических полезных ископаемых. Конечно, бурый уголь не отрицает и Великанов. Я считаю, что в третичных Улуюлья возможны скопления металлических рудообразований в промышленных количествах.
— Ты что же, Краюхин, считаешь себя умнее известного профессора? — съязвил Череванов.
Алексей не успел ему ответить, так как Максим задал ещё один вопрос:
— Скажите, пожалуйста, каково ваше семейное положение?
— Я холост. На моём иждивении находится мать.
— Ты что же, Краюхин, до таких лет холостым ходишь? — с усмешкой вставил Череванов.
— Невесты подходящей не встретил, — вполне серьёзно ответил Алексей.
— У меня нет больше вопросов, — сказал Максим.
В кабинете секретаря райкома было не жарко, но Алексей от напряжения обливался потом. По его крутому лбу катились крупные капли, они сползали на брови и застилали глаза. Алексей то и дело вытирал красное, лоснящееся лицо платком, но платок был уже таким мокрым, что его можно было выжимать.
«Спокойно! Спокойно!» — твердил Алексею внутренний голос, и, подчиняясь ему, он осаживал сам себя, как осаживает седок разгорячившегося коня.
— Ты кончил, Краюхин? Нет? Продолжай.
— Вот Артём Матвеич сказал здесь: «Краюхин забегает вперёд, он оторвался от масс». А я думаю так: райком плохо знает настроения людей. Десятилетиями люди Улуюлья вынашивают мечту об использовании природных богатств края в интересах всего народа. Не законно ли поставить вопрос: а не отстаёт ли райком от стремлений народа?
— Ты смотри, как он с нами разговаривает! Так и в обкоме с нами не говорят! Можно подумать, что это он нас поставил к руководству, — возмутился Череванов.
— Я говорю прямо и откровенно потому, что считаю себя коммунистом, невзирая на то, что вы этого не признаёте, — сдавленным голосом сказал Алексей, чувствуя, что и спокойствие и силы покидают его. Ему хотелось на что-нибудь опереться. Он выставил стул, на котором сидел, одной рукой взялся за его спинку, другую руку сунул в карман, скрывая, что она дрожит.
— Продолжай, Краюхин. Устав партии оставляет за тобой право говорить всё, что ты думаешь, — сказал Артём, поглядывая на Череванова и глазами прося того вести себя сдержаннее.