– А уж как радостно бывает возвращаться домой! Помню, один раз шла я из тайги с зимней охоты. Было это в начале марта. Под ногами свежий снежок, птички выпорхнули откуда-то из сугробов и трезвонили над головой. Солнце только поднялось. Подхожу к Мареевке и слышу: петухи поют, коровы мычат, повизгивают двери домов, на зерновом дворе гудит молотилка, перекликаются женщины… Ветерок тянет со стороны деревни, и я чую, как пахнет дымом, горячим хлебом и теплом домашним. И так мне от всего этого стало хорошо, радостно, что я живу, вижу солнце, землю, лес!.. Не помню, в какую минуту это случилось, а только залилась я песней. Так и по деревне прошла, с песней в свой дом вступила. Мама смотрит на меня, смеётся: "Ты что, Ульянушка, в такой радости? Или соболей добыла?" А у меня тогда, по правде сказать, и охота-то не очень удачной была.
Ульяна задумчиво помолчала, придерживая гибкую ветку крушины, передала её в руки Анастасии Фёдоровны, говоря:
– Глаза берегите. У нас один охотник выстегнул себе глаз вот такой веткой.
Анастасия Фёдоровна приняла ветку, а Ульяна продолжала:
– Это уж всегда так: из тайги домой, как на крыльях летишь. К деревне подходишь, а сердце колотится от радости. Я тут выросла. Каждую канавку знаю. А уж о людях и говорить не приходится: все тебе от мала до велика знакомы, да не просто знакомы, а вроде ты вместе с ними в одной семье выросла, и все они тебе самая близкая родня.
А только побудешь неделю-другую в тайге, вернёшься в Мареевку – и всё тебе в новинку. Подруги, с которыми росла, вместе в школе училась, и те такими желанными становится, ровно ты их пять лет не видела. Идёшь по улице – и каждый дом, кажется, смотрит на тебя и радуется. К клубу подходишь, а там уже собралась молодёжь. Замрёт тут сердце, и сама не знаешь, не то ты своими ногами поднялась на высокое крыльцо, не то тебя ветром туда занесло.
Поживёшь так дома несколько деньков и чуешь, в душу тоска начинает стучаться. Утром проснёшься, глаза не размыкаешь, лежишь, ловишь ухом каждый звук, и хочется, чтоб зашумел лес, чтоб зажурчали ручьи, чтоб птицы запели на все голоса.
Мама уж знает: раз не встаю с кровати сразу, ворочаюсь, значит, в тайгу манит. "Ну, что тебе не спится?" – спрашивает меня. "Припас, говорю, готовь, завтра в тайгу пойду".
И вот идёшь в тайгу. Знаешь тут на пути каждую тропку, каждый ручеёк, каждое деревце, а всё тебе опять в новинку. Избушка на стану – и та кажется уютной, тёплой. Ни на какие дворцы её в этот час не променяешь!
Переночуешь, а утром, чуть забрезжит рассвет, ты уже на ногах. Тятя мой хоть и знает, что я не послушаюсь его, а всё равно твердит: "Ты, егоза, далеко не ходи. Заблудишься, сгинешь. Нам тогда с матерью одна дорога: головами в омут!" Я успокаиваю его: "Ты не тревожься, тятюшка! Далеко я не пойду, а потом у меня же компас". А какое там "далеко не пойду". Об этом только и думаю! В том и жизни особая отрада, чтоб посмотреть места новые, невиданные…
Иной раз за день-то так умаешься, что на стан приходишь чуть живая. Думаешь: "Больше в такую даль калачами не заманишь. Пусть там хоть белки и колонки сами в мешок скачут. Не пойду – и всё". Да только мысли эти такие… Сама думаешь и сама не веришь себе. Отдохнёшь, придёшь в себя, и опять в душе что-то забродит. Ружьё – на плечо, если лежит снег – ноги на лыжи, – и только видели тебя!
Ульяна умолкла и долго шла с опущенной головой. Анастасия Фёдоровна не видела её лица, но она была убеждена, что девушка тихо, застенчиво улыбается сама себе, щурит зоркие, всегда настороженные голубые глаза.
– Ой-ой! Чего я только не пережила в позапрошлом году, вспомнить страшно! – продолжала Уля. – Закончила я школу, учителя и говорят мне: "Надо в город, в университет ехать". Мне и самой хочется учиться дальше. Да только как подумаю, что придётся тайгу и Мареевку из-за этого бросать, холодом меня с ног до головы окатывает. Но решилась всё-таки поступить на исторический факультет. Поехала в город, прожила там больше недели, экзамены вступительные сдала, а чувствую: нет у меня сил жить без тайги. Слёз сколько пролила, сознаться совестно!
Сбежала я из города, непутёвая! Приехала домой. Думаю: жить мне теперь опозоренной, отвернутся от меня и родители и подруги. А только зря так думала: мама с тятей обрадовались. Скучали они без меня. Подруги тоже. Как-то иду по улице, откуда ни возьмись – председатель нашего колхоза Терентий Петрович Изотов. Я хотела убежать от него, да скрыться некуда было. Он остановил меня, говорит: "То, что из университета сбежала, – это плохо. А то, что родные места любишь, свою профессию дорого ценишь, – за это хвалю! Повышенный план добычи пушнины получил наш колхоз. Есть случай доказать, что ты не девчонка, а настоящий охотник". Дала я тут слово председателю, что постараюсь. И правда, в том году в тятиной бригаде я не хуже старых охотников промышляла.
Живу себе, охотничаю, а мысли меня точат: "Нехорошо, что учёбу бросила, не дело это!" И стыдно мне от этих дум, и выхода найти не могу. А тут вдруг к тяте нагрянул его приятель, учитель из Притаёжного, Алексей Корнеич Краюхин. Молодой он ещё, а строгий. Боюсь я его… Как он зашёл, так сердце у меня и оборвалось. Спрашивает: "Почему бросила учиться?" У меня язык будто присох. Тятя за меня объясняет: "К тайге, к охоте она пристрастилась". Он посмотрел на меня, говорит: "Прошло время, когда охотники неучами были. Учиться нужно непременно. И для этого вовсе не обязательно ехать в город. Поступай, Ульяна, на заочное отделение. Будешь ездить в город два раза в год на зачётные сессии". "Ну, думаю, два-то раза почему бы не съездить?! И как это, думаю, я сама до сих пор этого не сообразила!" Написала я заявление, отдала его Алексею Корнеичу, а вскоре получаю из университета ответ: "Зачисляем вас согласно вашей просьбе. Экзамены сдавать не требуется, так как ваше дело о приёме на историко-филологический факультет отыскано и передано нам".
Вот так я и стала студенткой! Один раз зимой уже съездила в город. Наверное, скоро опять пригласят. Сколько забот мне теперь прибавилось!.. То надо письменную работу отсылать, то книг не хватает, надо в Притаёжное в районную библиотеку ехать, то зачётной сессии срок подходит, надо готовиться… Даже в клубе стала меньше бывать. Девчонки сердятся на меня. А Изотов Терентий Петрович сказал нашему комсоргу Веселову: "Вот тебе, Веселов, партийная директива: Лисицыну Ульяну оберегай. Пусть учится".