Теперь у нас в Мареевке появились новые заочники… Ну и разболталась же я!.. – неожиданно прервав себя на полуслове, с сердечной непосредственностью воскликнула Ульяна и, вытерев концом платка раскрасневшееся лицо, сказала о себе как о постороннем человеке: – Сорока ты, балаболка!
Анастасия Фёдоровна понимала, что нужно что-то ответить девушке, но говорить сейчас она ничего не могла. Простодушный рассказ Ульяны заставил думать её о себе, о своих делах и поступках.
Год тому назад Анастасии Фёдоровне исполнилось сорок лет. Она встретила эту дату с глубоким беспокойством. Сорок лет – это был конец большой и важной полосы жизни. Начался новый этап существования. Что в нём таилось? Анастасия Фёдоровна невольно присматривалась к сорокалетним женщинам, настороженно прислушивалась к самой себе, стараясь понять, какие новые, не изведанные ещё чувства и мысли рождаются в её душе. Вокруг немало говорили, что после сорока лет уменьшается радость жизни, блекнут её краски, ничто уже не поражает и не захватывает, как в пору юности. Человеческий мир со всеми его страстями и многообразием уже изведан и достаточно познан. Говорили, что зрелость – это не что иное, как спокойное, осознанное отношение к жизни. "Но неужели впереди такое бесстрастное существование? – с тревогой и недоумением спрашивала себя Анастасия Фёдоровна. – Нет, нет. У многих деятелей науки и искусства расцвет начинался после сорока лет!.. Но при чём здесь ты? Ты просто успокаиваешь себя поисками достоинств твоего возраста. Пустая затея! Сорок лет для женщины – это перевал к старости…" Этот голосок, вдруг просыпавшийся в глубине её сознания, точил её, как точит червяк дерево, – упорно и неотступно, день за днём: "Максима-то всё нет и нет. А тебе уже перевалило за сорок. Новые морщинки под глазами появились. Стареешь!.."
А стареть-то ей как раз и не хотелось! Да и не чувствовала она никаких перемен в себе.
Но всё-таки голосок делал своё дело: под его воздействием она изменяла своим желаниям, отступала от них, с жалостью сознавая, что время диктует новые, жёсткие правила.
С юности у неё были свои страсти, большие и малые. Среди них были и такие, которые считались уместными в двадцать, даже в тридцать лет, но в сорок лет они могли вызвать у многих улыбку. Анастасия Фёдоровна любила танцевать. Она знала бесконечное число мазурок, полек, вальсов, народных плясок. При каждом удобном случае, на семейных или дружеских вечерах, она танцевала увлечённо, с упоением, испытывая истинное наслаждение. Но когда Анастасии Фёдоровне исполнилось сорок лет, она перестала танцевать. Правда, с приездом Максима она почувствовала себя вновь молодой, но прошло не более недели, и к ней вернулось прежнее состояние. Проявлялось оно не остро, даже скорее глухо, но противоборствовать ему она не могла. "Тебе же перевалило за сорок лет, какие же теперь танцы? Людей хочешь смешить?" – останавливал её всё тот же голосок, и она гасила в душе желание, повинуясь этому тихому голосу, бывшему, как казалось ей, голосом её совести.
К моменту встречи с Ульяной Лисицыной Анастасия Фёдоровна жила уже по тем законам, которые диктовались установившимися неписаными "приличиями", имеющими в быту людей нередко силу непреложного устава. Это её новое состояние Максим подметил в первые дни, отнеся его исключительно за счёт пережитой разлуки.
– Ты стала без меня, Настенька, подобранной и строгой, как бонна в русских классических романах, – с усмешкой сказал он однажды.
Анастасия Фёдоровна не стала опровергать слов мужа.
– А ты думаешь, я не знаю об этом? Да что же делать? Сорок лет, дорогой друг! Воспринимать мир по-прежнему не только невозможно, но и стыдно.
– Почему стыдно? – не понимая хода её мыслей, спросил Максим.
– Люди осудят. Людской суд жесток.
Он попытался расспросить её, но она сказала:
– А ты меня не спрашивай, я сама ничего не знаю.
– Настенька, надо быть не моложе и не старше своих лет.
– Вот я и стараюсь.
– А тут стараться не нужно. Чувства сами подскажут.
"Да как же доверять чувствам, когда они у меня двоятся?" – хотела сказать она, но в комнату вошли Серёжа и Ольга, и разговор прекратился. Возобновить его не удалось – не возникало больше подходящего повода.
Только теперь здесь, в тайге, слушая под мягкий и ласковый шум леса откровения Ульяны, Анастасия Фёдоровна вновь вспомнила о своём разговоре с мужем.
Пока Ульяна рассказывала, Анастасии Фёдоровне казалось, что всё пережитое её юной подругой происходит с нею самой. Это не Ульяна, а она, Анастасия Фёдоровна, идёт из тайги в деревню в лучистое раннее утро марта. Это она, задыхаясь от волнения, не чувствуя под собой ног, подымается на высокое крыльцо клуба. Это она спешит в тайгу, покрывая огромные расстояния в два раза быстрее, чем остальные охотники. А молодой строгий учитель? Не инструктор ли он уездного комитета комсомола Максим Строгов?
Давно уже Анастасия Фёдоровна не воспринимала жизнь так трепетно. От блеска солнца, от обилия воздуха, а главное – от волнения, пробуждённого в ней рассказом Ульяны, она чувствовала головокружение. "Максим прав: надо быть не старше своих лет, тогда душа всегда будет молодой", – думала она.
С первой минуты знакомства с Ульяной Анастасия Фёдоровна почувствовала к девушке глубокое расположение. Теперь Ульяна стала ей близкой и дорогой. Анастасия Фёдоровна чувствовала, что где бы ни жила, что бы с ней ни происходило, она не оставит Ульяну. Всё, что будет совершаться в жизни Ульяны, всё будет искренне её занимать и трогать.
– Уля, когда вы будете приезжать в город на зачётные сессии, вы будете жить у меня. Хорошо, Уля? Мы с вами побываем в театрах, сходим в художественный музей.
– Ой, спасибо вам, большое спасибо, Анастасий Фёдоровна!
– Я познакомлю вас с моими ребятишками и с мужем. А если захотите, научу бальным танцам. Вы не смотрите, что я такая большая, я лёгкая и подвижная, – простодушно похвасталась Анастасия Фёдоровна.
Рассказ Ульяны о себе пробудил в ней желание быть такой же откровенной и доверчивой, какой была перед ней девушка.