Когда Юдзиро пробудился, нить предыдущего разговора была уже или потеряна, или, вернее сказать, его тематика стала неуместной, и мы стали говорить о вещах более приятных — море и яхтах. Вряд ли Юдзиро настолько любил яхты, чтобы желать обсуждать их в тот момент, когда ему было так плохо. Я не думаю, что он вовлекся в этот разговор, чтобы утешить и подбодрить себя. Нет, через мучительный для него разговор он пытался доказать себе, что еще может выздороветь. При этом, когда я пытался заговорить о чем-нибудь другом, брат не мог преодолеть свою вялость и затихал. Только яхты и работа заставляли его встрепенуться для ответа.
Реакция Юдзиро на разговоры о море и работе была различной. Мои рассказы о регате, в которой я участвовал уже без него, заставляли его по преимуществу кивать, говорил он мало — ведь он-то никуда не плавал, а стало быть, и говорить тут было не о чем. И тут перед моими глазами встало наше бедное детство… Мы с братом лежим в постели и в подробностях обсуждаем какой-то фильм. В то время не то что телевидения, даже интересных радиопередач — и то не было. Не помню, кто из нас купил билеты, помню только, как мы вдвоем смотрим в кинотеатре фильм. А сейчас… Вчера и позавчера я плавал на яхте без брата, наверняка зная, что мы уже никогда не поменяемся местами. И брат тоже понимал это.
Слово цеплялось за слово, мы вспомнили про нашего общего замечательного друга Танаку Тосио. Вместе с ним мы участвовали в международных регатах, потом он стал президентом отеля «Хавайэн Риджент». Он заболел в Японии, ему сделали операцию, но было слишком поздно. Когда он вернулся на Гавайи, тамошний врач сказал ему, что у него рак. Решив, что остаток жизни он проведет так, как ему хочется, он приехал к Юдзиро на виллу, там они часто говорили про жизнь и смерть. «Да, не повезло ему. Совсем молодой, а уже такого положения достиг. И тут на тебе — рак. А сейчас у меня только одно преимущество перед ним — то, что у меня рака нет».
Я поймал себя на том, что пристально смотрю на Юдзиро, испугался и отвел глаза.
Танака мучился ужасно, заставляя страдать и своих близких, но прожил он дольше Юдзиро. Его жена пришла на похороны Юдзиро. Она сказала: «Вскоре муж тоже за Юдзиро отправится, совсем недолго осталось». Он и вправду умер ровно через неделю после Юдзиро.
И почему Юдзиро сказал тогда это? Конечно, всякий из нас подвержен настроению. Мой брат был очень чутким человеком. Что он знал о своей болезни?
Все договорились о том, чтобы ни в коем случае не рассказывать Юдзиро, чем он болен. И в этом была своя логика.
Только я настаивал на том, что уж кому-кому, а Юдзиро нужно сказать правду, мне казалось, что это будет больше отвечать его натуре — знать, что он свое уже отжил. Этот мужчина, у которого была семья и фирма, был моим единственным братом. Однако он принадлежал не только мне, но и им тоже…
Подумать только! У брата был страшный перелом обеих ног, потом он перенес на ногах воспаление легких, и в результате у него развился милиарный туберкулез. Потом у него обнаружили рак языка, сделали ему тяжелейшую операцию в связи с аневризмом аорты. При этом вероятность того, что он выживет, оценивалась всего в 7–8 процентов. То, что он выжил, врачи расценивали как чудо, и все мы были согласны с этим. Уж и не знаю, что было на уме у творца, но только в результате послеоперационного обследования у него обнаружили рак печени, который был вызван рентгеновским облучением.
Я хотел честно сказать ему об этом, но в результате разговоров с его близкими, которые провели с ним больше времени, чем я, понял, что он устал больше, чем я думал. Крыть было нечем. Хотя я сам при таком известии выбрал бы быструю смерть, но я не обладал характером, который мог, который должен был справиться с этим…
Все окружение Юдзиро было за то, чтобы хранить молчание. В особенности нужно отметить заместителя брата по фамилии Кобаяси — Юдзиро доверял ему больше всех, именно ему он поручил заниматься всеми делами после смерти. Чтобы задурить брату голову, этот Кобаяси набрался от врачей мудреных слов и с убедительностью, которой мог бы позавидовать любой специалист, внушил Юдзиро, что у него не рак. Думаю, что Юдзиро хотел зацепиться за его аргументы и дал себя убедить.
После того как наступила последняя фаза болезни и врач вызвал меня, чтобы еще раз объяснить, как обстоят дела, я решил больше не отходить от Юдзиро. Наверное, мои слова показались бы безжалостными тем людям, которые так много сделали для брата, но я немедленно резюмировал речи врача следующим образом: «Вобщем, вы хотите сказать, что пора заказывать похоронную службу».
Врач секунду поколебался, но потом все-таки согласился и утвердительно кивнул. Я сказал: «Значит, ничего сделать нельзя. Что бы мы ни делали, никакого толку не будет…» «Понимаете», — начал было, как бы протестуя, врач, но я прервал его: «Я еще не закончил. Я хочу, чтобы он по возможности мучился поменьше». А что еще я мог попросить?
Однажды, будучи уже таким слабым, что смерть казалась наилучшим выходом, брат произнес со вздохом: «Кобаяси какую-то ерунду говорит. Концы с концами у него не сходятся».
Я ждал, что он скажет дальше. А потому молча смотрел на него. Что мне делать, если он скажет: «Наверное, ты знаешь правду, и если ты ее знаешь, скажи мне»? Возможно, я ждал этого, но в то же время мне не хотелось отвечать. Наверное, это была секунда, которая — по прошествии стольких лет — принадлежала только нам двоим. Мне было страшно.
Но Юдзиро больше ничего не сказал. Я смотрел на него и чувствовал себя совершенно беззащитным.
Не знаю уж, сколько это продлилось, но мы смотрели друг на друга чересчур долго. Брат тоже выглядел испуганным. Возможно, он ждал, что я, по дурацкому праву его единственного брата, объявлю ему, что он скоро умрет.
Возвращаясь к прежнему разговору, я произнес: «Когда имеешь дело со сложным случаем, дилетант вроде Кобаяси не в состоянии уследить за всем. Самое главное, он тебе близкий человек, а потому требует от врачей большего, чем ты сам мог бы попросить. А потому врачи отвечают ему то, что он хочет услышать. У тебя печень сама себя травит, а от этого так быстро не избавишься. Раньше от этого умирали. Тебе сделали на аорте операцию, и ты выжил. Конечно, ты ужасно истощен, иммунитет ослаблен, а потому твое состояние совершенно естественно. Хотеть большего было бы излишней самонадеянностью».
Слушая меня, брат кивал, будто бы соглашаясь с моими аргументами. Потом он задремал, я какое-то время понаблюдал за ним и решил было уже уходить, но тут он, будто кто окликнул его, приоткрыл глаза и слегка кивнул мне, будто бы давая согласие на то, чтобы я ушел. Отведя глаза в сторону, он вдруг сказал: «А все-таки у меня рак». Юдзиро закрыл глаза.
Я не знал, какого ответа он ожидал от меня. Я не знал и, притворившись, что не хочу беспокоить его, вышел из палаты.
Юдзиро хотел хотя бы еще разок побывать в своем только что отстроенном доме. Врачи стали противиться, подчеркивая, что не станут нести никакой ответственности, если по дороге с Юдзиро что-нибудь случится. Так мы с ним никуда и не поехали. Словно в подтверждение правоты врачей, не желавших отпускать его, брату с каждым днем становилось все хуже. Настолько хуже, что желания съездить домой у Юдзиро уже не возникало. Наблюдая за тем, как он слабеет, я понимал, откуда берется его безразличие. Из тела Юдзиро уходила жизненная сила, оно словно проваливалось в болотную топь, и брат ничего не мог поделать с этим. Сил хватало только на дыхание; он неподвижно лежал на постели. Вопрос стоял так: не сколько времени остается у него для общения со мной, а сколько времени осталось у меня.
Для Юдзиро понятие времени потеряло всякий смысл. Хотя сознание у него не мутилось, не боль, но полное бессилие погружало его в немоту, делая похожим на дурачка. Время от времени кто-нибудь из молодых и здоровых заходил в палату, чтобы перевернуть его, брат приподнимался с простыни и спрашивал: «Сколько сейчас времени?» Зачем ему было нужно знать, сколько сейчас времени? Каким представлялось ему время, прошедшее с прошлого раза? Длинным? Коротким?