В то время единственным официальным соревнованием был чемпионат префектуры, тренировочных встреч проводилось мало. Играли всегда по настоящим правилам, без замен, так что у запасного игрока появиться на поле шансов было немного. Иными словами, ценность игрока основного состава была куда выше, чем в бейсболе или баскетболе.
Парень, у которого, будучи в восьмом классе, я отобрал место защитника, пришел в секцию еще год назад, так что он был уже, можно сказать, ветераном. Так-то оно так, да только тренировки он пропускал часто, а летом, отправившись под палящей жарой на тренировку, он приходил обычно не на стадион, а на пляж.
В то же время у парня был настоящий футбольный дар. Дриблинг у него был просто потрясающий, стоило ему в упражнении «два нападающих против одного защитника» или же «три против двух» присоединиться к нападающим, как у защитников не оставалось никаких шансов.
Но вот каникулы закончились, настала осень, и он вдруг зачастил на тренировки. Все мы, включая нашего капитана, были весьма удивлены. Когда во время упражнения со сменой мест он встал на позицию нападающего, все действия форвардов стали намного осмысленнее. А когда он занял место правого полусреднего, у него стало получаться просто потрясающе — наши лучшие защитники ничего не могли с ним поделать, и каждый раз дело кончалось голом.
В общем, чем ближе были соревнования, тем лучше он смотрелся, и я лишился места в основном составе. Капитан в конце концов распорядился, чтобы правого инсайда — нашего физорга, который был девятиклассником, — перевели в правые полузащитники, а его место занял тот самый парень. А я-то претендовал как раз на место правого полузащитника.
Я этот день до сих пор помню.
Завтра матч, у нас последняя тренировка, и после окончания ее капитан созывает игроков. Глаза у него бегают, когда он — начиная с левого крайнего — объявляет состав на завтрашнюю игру. Когда капитан сказал, что на месте правого полусреднего будет играть тот самый парень, между нами пробежало что-то беззвучное, но вполне ощутимое. Многие, и я в том числе, полагали, что на месте правого инсайда должен играть физорг.
Физорг же отчего-то выглядел совершенно спокойным и слегка улыбался, как будто его все устраивало. Как мне тогда показалось, он заранее знал, что на его месте будет играть тот парень. Капитан наверняка обо всем предупредил его. И тогда я подумал о том, что сбылось ровно через секунду. Физорга поставили играть правым полузащитником вместо меня.
Я играл лучше физорга. Но тот парень играл намного лучше нас обоих. Учитывая все это, капитан отодвинул физорга подальше, и он занял мое место, что позволило ему не уронить авторитет физорга. Я же тогда впервые осознал, какая это неприятная вещь — расстановка кадров по политическим мотивам.
Тот сезон, сидя на скамейке запасных, я искусал себе все губы.
И вот следующей осенью, накануне начала первенства префектуры, стою я себе у штанги и вспоминаю, что произошло год назад. На тренировке было решено, что в команде есть две вакантные позиции — нападающего и защитника. То есть для меня создалась ситуация еще хуже, чем в прошлый раз. Я же по-прежнему боролся за место правого полузащитника, а на эту позицию — из-за увеличения количества новичков и ребят, перешедших к нам из других школ, — претендовало еще аж три человека.
Я все время повторял себе, что если я сейчас упущу свой шанс, то полтора года тренировок снова пойдут насмарку. Мне казалось, что, если я сейчас провалюсь, это будет означать мое полное фиаско — и не только как футболиста. В дальнейшем мне много раз бросали вызов — и в спорте, и во всем остальном, но я не припомню, чтобы мной овладевала такая решимость, — я поставил на кон всего себя, не опасаясь никаких травм.
Итак, на позицию правого полузащитника претендовало четверо. Капитан вызвал меня вторым, и я занял свое место. Нападающие, которые выступали в качестве спарринг-партнеров, разошлись по полю, я отдал мяч одному из них. Я не стал набрасываться на него сразу, сделал вид, что намереваюсь пойти на перехват. И тут я сделал то, чего никогда не делал раньше. Да и потом я почти никогда не прибегал к этому приему.
Юные игроки часто делают скользящие подкаты. Я был полон решимости отобрать мяч — хоть ногой, хоть грудью, хоть животом, хоть чем, но метил-то я не в мяч, а в кость. У меня было такое чувство, что сейчас решается моя судьба — не столько как игрока, сколько судьба вообще. Отчаянная решимость сделала меня страшным.
Испугавшись моего отчаянного подката, нападающий замешкался с обработкой мяча, запутался в ногах и упал. Я тоже оказался на земле, но, пропахав ногой по полю, успел пропихнуть мяч своему защитнику, который немедленно выбил его за боковую.
Вообще-то, когда защитники начинают действовать чересчур жестко, нападающие отвечают тем же, но на сей раз мой отпор был настолько обескураживающим, что его результат превзошел ожидания: нападающие стали бояться, что я проделаю с ними то же самое.
Раздался свисток, мяч был снова в игре. Не обращая внимания на своих партнеров, я выбежал вперед, а когда нападающий дал пас, на полной скорости вернулся в самую глубь поля и устремился к игроку, завладевшему мячом. Все нападающие боялись, что я снова сделаю подкат, старались поскорее избавиться от мяча, схема их игры была нарушена. Я только еще бежал к игроку, а тот уже начинал нервничать, и хотя я не успевал вступить с ним борьбу, тот отдавал неточный пас.
От того, что нападающие чувствовали себя так неуверенно, я распалялся все больше, нападая — орал, мяч все время доставался мне. Это была самая обычная тренировка, но для меня она значила очень много: никогда — ни до того, ни после — я не показывал такой игры в защите.
В очередной раз завладев в результате подката мячом, я в одиночку пробежал с ним на чужую половину поля, провел его сквозь проводивших там тренировку бейсболистов, забил мяч в ворота и вернулся с ним обратно.
Три раза я проделал этот номер.
Когда я в третий раз ворвался в стан бейсболистов, питчер вышел со своей базы и направился к футболистам. Он что-то злобно прокричал им, а несколько отдыхавших на скамейке спортсменов поднялись со скамейки и приблизились к футболистам, требуя не мешать им.
Капитан свистком вернул меня обратно. Нападающие выглядели при этом весьма раздосадованными. Я достал мяч из сетки пустых ворот, пронес его через лагерь бейсболистов. Капитан велел мне сесть на скамейку, а я почувствовал, что все сделал как надо и даже больше того. Я не чувствовал удовлетворения, скорее это было похоже на чувство освобождения.
Вышедший на поле следующий претендент был среди нас самым сильным, но он выглядел совершенно подавленным — не игрой нападающих, а моей игрой. Конечно, нападающие не были бы нападающими, если бы они не попытались отыграться на только что вступившем в игру претенденте. После первой же потери мяча он сник и показал лишь половину того, на что был способен.
Тренировка закончилась, после пробежки и упражнений на расслабление капитан объявил общий сбор. Когда он начинал объявлять состав на завтрашний матч, никакие сомнения не терзали меня. Когда он произнес: «Правый полузащитник — Исихара», я воспринял это с полным спокойствием, как нечто само собой разумеющееся.
Я не ощущал ни радости победы, ни удовлетворения от того, что сумел добиться чего-то. Когда капитан объявил, что мы свободны, мы отправились в раздевалку. В каждом своем шаге, в каждом прикосновении ног к земле я чувствовал какую-то необычайную легкость.
«Вот так вот устроена жизнь», — думал я. Я повторял себе, что в будущем мне пригодится этот опыт.
Наверное, подобное чувство я испытал впервые. Это можно назвать инициацией. Никогда после этого я с такой полнотой не ощущал свои возможности.
Так случилось, что именно тогда мне впервые стало ясно, что я в этой жизни являюсь игроком основного состава.
Призрак
Как-то летом мы, партнеры по гольфу, приехали попировать на виллу к одному из нашей компании. Вилла была расположена на берегу горного озера. Кроме гольфа, никаких мероприятий на завтра намечено не было, за стол мы сели ранним вечером и все никак не могли разойтись.