В Якутии лес редкий, от сильных ветров и морозов много валежника. На юге деревья растут густо, пышно, ветки раскидистые. Дремучий лес, в котором былинный богатырь Илья Муромец и изловил Соловья-разбойника. Не будь такого леса, быть бы мне в лапах врага. Еще некоторое время за мной шла погоня, за спиной слышалась стрельба, все отдаляясь, стихая: на мотоцикле фрицы здесь не развернутся, а пешим им за мной, в легкую преодолевавшим десятки километров по родной северной тайге, не угнаться. Воздух такой свежий! А воля - сладка! Да здравствует она, вольная воля!
Наступило утро. Я, наконец, прилег: очень хотелось спать. И есть. Но есть было нечего, а спать нельзя. Разогнал дрему, и нова вперед. Вышел к открытому полю. Сгоревший немецкий танк со сбитой башней и склоненным дулом стоял посредине, вокруг него лежали тела убитых фашистов, валялись кругом стрелянные гильзы. Бой был здесь кровопролитный! Вдали виднелись остатки деревни с голыми песками и трубами от сгоревших домов. Сделал еще несколько шагов - наши окопы. Ящик с настрелянными минами. Блиндаж. В углу – вещмешок. Открыл – две банки концентрата и черствый, но не заплесневевший хлеб! Вот повезло! Нашел солдатскую каску, почистил ее: теперь это котелок. В углу блиндажа стоял бачок с водой. Зажигалку нашел в кармане навсегда отвоевавшего фрица: в одном из его карманов фотография лежала – он, видно, жена и ребенок на фоне добротного дома. «Зачем ты сюда притащился?! Зачем?! – не выдержал я: - Мы тебя не звали! Мальчишка без отца остался, кто виноват?!». Положил фотографию обратно: пусть хоть так семья будет с ним. Человек тоже.
Набрал еще сухих веток, разжег маленький костер. Скоро в «котелке» закипел суп. Ну, и наваристый же суп получился из двух концентратов!
Дул легкий ветерок, уносил дым: мне это на руку, труднее обнаружить. Однако и рассиживаться было нельзя. Прошелся, осмотрелся еще вокруг: обнаружил саперную лопату. Забрал, мало ли, в пути сгодится. Шагнул дальше – солдат убитый. Наш. Вперед бежал, наступал. Лежал на земле, будто в беге. Еще осмотрелся – винтовка в траве метрах в пяти. Солдат упал, подсеченный пулей, а винтовка еще по инерции летела. Да и не просто солдат, а снайпер: снайперская винтовка! И патронташ на теле почти с целехоньким боезарядом!
«Спасибо, друг!» - поблагодарил я снайпера: - Я, снайпер Черин, перед тобой в долгу. Буду за двоих их бить, фашистов проклятых!».
Вырыл подобранной саперной лопатой яму. Похоронил погибшего солдата. Постоял, склонив голову и сжимая в руке нашу общую винтовку. Силы наполняли меня – тоже за двоих! А то и за троих – у меня и перед тем солдатом долг, из радиорубки, который до конца был верен своему отечеству.
БЛИЗКИЕ ШТАБЫ.
Очень хотелось скорее вернутся к своим, на передовую. Но сначала нужно было отдать долг работникам пропагандисткой машины фашизма: фон Рюллиху и фон Риху.
Вернулся в окоп, взял из ящика с боеприпасами для 120-миллимерового миномета несколько снарядов. Отвинтил головные взрыватели, чтобы не тюкнуть ненароком ударником о капсюль. Сложил приготовленные мины в пустой ящик, взвалил на плечо и пошел незваным гостем туда, откуда едва унес ноги. Дорогу я знал, расположение штаба, жилых помещений, «тюремных камер» для захваченных солдат – тем более!
Устроился на дереве – в оптический прицел видно хорошо и далеко. Фон Рих вышел из своей «конторы». Во дворе у него терраса, длинный стол, кресло. Сел, толстый немец принес ему чай, похоже, с медом. Наш мед-то, у сельчан отняли! Так и тянуло взять на мушку и решить дело. Но нет, план был иной, а старшина Шагуров учил от плана, если и отступать, то только в экстренных случаях. Фон Рюллих явился, подал документы, капитан углубился в чтение. Приоделся, как на парад: эполеты блестят на солнце! Трех пленных вели в знакомый сарай!
Надо было ждать темноты, а пока можно было поспать: охотник может спать в любых условиях и в любое выдавшееся время. Нападет на след, поспать не удастся, может, и неделю.
Ночью прополз к немецкому штабу с миной. Устал, вспотел, сдерживал частое дыхание: часовой прогуливался вдоль стены. Хрустнула ветка подо мной, я замер. И фриц приостановился, стал прислушиваться. «Мяу» - спасительно прошмыгнул по двору кот. В соседнем дворе послышался лай собаки. Фашист прошел дальше, скрылся за углом. Я положил мину вблизи стола, прикрыл лопухом, оставив наружи только самый конец с обнаженным капсюлем. Головной взрыватель положил рядом, на пенек: привести мину в действие он не мог, но мог полететь самостоятельным снарядом. Вернулся, приволок еще одну мину, туда, где жили немецкие солдаты.
Уполз обратно, устроился на месте своей дислокации. Дождался утра. Толстый солдат в очках принялся стирать белье в корыте: это хорошо! Значит, местных здесь нет совсем, иначе бы стирали женщины или дети.