– Спасибо… Василь Василич… Вы, правда, добрый человек…
Чемоданов уже пришел в себя. Он смог улыбнуться, хоть был он бледен.
– Не стоит, Катюня! Я ведь для тебя… Я хотел, чтобы ты поняла, что я никого и ничего здесь не покупаю… А ты свободна… Катюня… Я тебя, правда, люблю… Вот и все… – И, посмотрев на Букаты, он добавил: – Я счастлив, что не хуже вас! Что не железный! Так-то, папашка! Клепай свои танки! И береги мешок! И ни о чем не думай! – Он зевнул и потянулся. – Пойду-ка я посплю…
29
Вдруг набежала неведомо откуда туча и пошел дождь, крупный, отвесный, сверкающий на солнце.
Все в комнате за сценой, забыв про свои разговоры, повернулись к окну. Где-то вдалеке громыхнуло. Дождь припустил гуще, стало слышно, как за окном в трубах гудит вода.
Все вдруг заговорили о том, как это хорошо, что дождь, что гром, потому что предвещает тепло, особенно если промочит землю и грядки.
Вернулся в комнату Зелинский, выходивший покурить. Он стряхивал с лица капли, а войдя, сказал:
– Слышали? Геринга поймали!
– Где? – спросила Князева с любопытством.
– Не знаю. Там по радио с площади… Ничего больше не разобрал.
– А что с ним будут делать, Вадим Петрович? – спросила Князева. – Ведь их казнить мало!
Зелинский подошел к окну и стал тоже смотреть, как весело гуляет по кустам вода. Ответил, не оборачиваясь, что, по его мнению, будут судить… Всенародно… За все страдания… – И вдруг совсем о другом: – Нам-то долго ли заседать?
– Уже недолго, – отвечала Князева. – Там еще несколько свидетелей. Да вот Ольга от завода с обвинительной речью… Она там вовсю Ведерникова клеймит!
– А что ж его жалеть? – спросила Ольга. – Я так скажу, что он дезертир, прогульщик, хулиган…
– И военный преступник, – пошутила Князева.
– Пусть и не военный, – сказала Ольга. – Но раз он судится, значит, виноватый!
– Ну что вы, Ольга Викторовна, – удивился Зелинский. – Совсем не обязательно.
– Не хотите подышать озоном? – спросила Князева у Ольги.
Дождь, видно было, как неожиданно начался, так и закончился в одночасье. Лишь крупные капли падали с веток.
Они вышли на крылечко, глядя на этот промытый дождем мир. Воздух серебрился, дышала земля, и на ней разливался особенной свежести аромат.
– Может, ты и права, Оля, – начала Князева, что-то от последних минут заседания будоражило ее, искало выход для слов. – Я не хочу никого оправдывать, особенно всяких гуляк, которые пропивают свою жизнь. От них-то все наши беды. – Она посмотрела в глубину палисадника, в сиреневое сплетение голых веток, и вдруг ясно представилось, как в глубине набухшей древесины бежит, бежит чудодейственный сок для завтрашних листьев. И улыбнулась. И пожалела, что не может ничего рассказать этой девчонке из своих фантазий, разговор ее немного о другом. – Но скажи, как на духу, Ольга, – и тут посмотрела она в лицо девушке, что-то в нем выискивая для себя важное. – Скажи, ты хоть по улице-то гуляла? Ну так, чтобы от утра до вечера… Чтобы в киношку заглянуть, на траве полежать, на лавочке побездельничать?
– Я так не гуляла, – будто с вызовом ответила Ольга. Но, наверное, даже такой ее тон не показался ей достаточным. Она быстро добавила, подчеркнуто выделяя слова: – И я не хочу так гулять.
– Почему же? – спросила Князева. Она чуть не рассмеялась, но побоялась обидеть свою собеседницу. Разговор-то был серьезный.
– Потому… – начала Ольга и запнулась. – Мы бережем свою рабочую честь. И вообще, у меня общественные дела!
– У всех общественные, – вздохнув, произнесла Князева, поняв, что ей, кажется, не пробиться к Ольге. Она еще по инерции сидит там, на суде… – Я тоже давно не гуляла. А мороженое… Я даже не помню… Я не знала, оказывается, его и вправду опять продают… – Она в раздумье поглядела на деревья, решаясь, откровенничать ей или нет. Не может же быть эта Ольга всегда такой деревянной, вон и деревья лихорадит перед листьями. И в ней, в Ольге, где-нибудь потаенно движутся, пусть медленно, свои соки… И срок их придет!
– Вот до войны, – начала свой рассказ Князева, но смотрела теперь только на деревья. – Илья Иваныч Букаты помнит, когда я после свидания не пришла на работу… Мы гуляли по парку, и Коля, его так звали, купил мне самое огромное мороженое, оно стоило, помню, рубль! Вот такой круг! Их накладывали в железную круглую формочку, а по бокам зажимали круглыми вафлями, да вы знаете! А на вафлях имена: кому какое попадет. А я взяла в руки мороженое, никогда я такого большого не ела, и ахнула: на одной стороне на вафле стояло мое имя, а на другой стороне – его! И я решила: судьба! А потом… Так вышло, поехала я на районные соревнования, я тогда легкой атлетикой увлекалась, и в районном кино шла очень смешная комедия «Сердца четырех», видела? Вот. Я вдруг рядом увидела его вместе с девушкой… Пока сидела полтора часа, что ни передумала… И повеситься хотела, и убить их обоих или его одного… Ревела, весь смешной фильм проревела!