– А я тебя ищу, – сказал он, обращаясь к Костику, стоявшему столбняком среди всего этого крика и гама.
– Меня?
– Тебя, мать послала… Ты же Ведерников?
– Я, – сказал он.
– А чего тут так шумно? С улицы даже слышно!
Из дома появился Чемоданов, но уже с ружьем в руках. Все, забыв про инвалида, уставились на него, на его руки. А он тут же переломил ствол и дрожащими руками стал заталкивать туда два патрона, подаренные Толиком.
Хорошие патроны, не с дробью, а с картечью, специально для собак.
Заталкивал и озирался, патроны туго лезли, выглядывая, как все они тут собрались против него, против Чемоданова. Все против одного, заранее договорились. Пощады от них не дождешься, но пусть и от него тоже не ждут. Ни Толик, ни Зина, ни Катька, ни этот… Объявившийся неведомо откуда типчик…
Его взгляд натолкнулся на инвалида, который один среди всех ничего в происходящем не понимал и был до крайности беспечен.
– Ты на кого, дружок, охотишься? – спросил весело.
– Папашка! Я тебе дружочек? – повторил Чемоданов, впиваясь в него глазами. – И это кругом тоже дружочки? Да? Да я тебе скажу, кто они на самом деле: волки! Папашка! Стая волков! А этот, – кивок в сторону Толика, – так матерый волчище… Он уже Зинкин дом успел загнать, у него и билет на поезд в кармане!
– Толик? – Зина в страхе повернулась к нему. – Это правда? Когда же ты успел?
– Успел, успел… Он такой, он поворотливый! – голосил Чемоданов.
– Да врет он! – выкрикнул Толик, потому что в сердцах ругал себя, что вовремя не ушел, а теперь стой как дурак и выслушивай пьяный бред этого сумасшедшего жениха, который еще неизвестно что выкинет… Со своим ружьем, как в дурацкой какой-то драме. Слава богу, что не умеет заряжать и патроны не лезут… Подарил, называется, на свою шею!
А Зина уже под руки Чемоданову лезла, просила, умоляла:
– Брось ружье-то… Василь Василич… Брось… А и правда стрельнет, оно же оружие… Давай тихо-мирно поговорим… И Катя поговорит… Ведь ничего не случилось же…
– И ты врешь! – произнес тот, наконец зарядив ружье, и щелкнул затвором. – Все тут заврались, все против…
– Эй, эй… Дружок, – выкликнул инвалид, замечая, что тот взводит курки, пытаясь целиться в стоящих тут людей. Он заковылял прямо на поднятое к нему ружье. – Ты, брат, не того… Убери пушку-то, не стращай… Не страшно… Мы уж отстрелялись, дружок… Совсем отстрелялись-то…
Он протянул руку, пытаясь ухватить за ствол, чтобы наклонить его к земле, но Чемоданов понял это движение как попытку отнять ружье.
– И ты против? Все… И ты тоже? Ненавижу! – крикнул он и нажал курки.
Грянул дуплетом выстрел.
Инвалид какое-то время продолжал стоять, будто в удивлении уставясь на смертельно белого неподвижного Чемоданова и на черные дула, изрыгнувшие два красных огня, из них еще исходил легкий дымок. И вдруг стал опрокидываться на бок, теряя костыли и хватаясь за воздух рукой. Упал, затрепыхавшись, и затих. Лежал на боку, скособочившись, ухом к земле, будто прислушивался к чему-то. А все, замерев, глядели.
Закричала Катя. Говорят, этот крик услышали в поселке многие, пронзительный, рассек он тишину, и люди в домах вздрогнули, и дети проснулись в своих кроватках.
37
От имени молодежи выступила с общественным обвинением Ольга Вострякова, чем-то внешне напоминавшая молодую Князеву, она и волосы стригла коротко, и в движениях, и в повадках даже, в манере громко говорить походила на своего старшего товарища.
Получалось, что она как бы шла след в след за Князевой, и ее прочили, как поговаривали, на те же профсоюзы. Уже и в горкоме обсуждали, но кто-то усомнился, что молода, и пусть-ка пока на комсомоле посидит, покажет, на что способна.
Вострякова не сидела, летала, в ней еще не было князевской силы, но уж точно категоричности, напора, энергии ей было не отбавлять. И тут она превзошла по выразительности, по нетерпимой горячей пылкости и чувству, которое не могло не заразить зал. На нерве, как выражаются актеры, она произнесла взволнованные слова от имени заводских комсомольцев и всей молодежи. Она говорила о том, что событие, которое произошло с Ведерниковым, не рядовое, не обычное и, как говорят, стандартное, укладывающееся в нормальные рамки суда. Нет, нет! Случай этот – беспрецедентный – должен стать и уже становится фактом всеобщего нашего осуждения, нашей общей бдительности по отношению к людям такого сорта…
– Какой, какой случай-то? – спросили с задних рядов. – Бесцельный, что ли? Сказала!