– Так скоро?
Костик кивнул.
– Ну, пошли?
– Куда?
– Не знаю.
– Может, подождем? – попросил Костик.
– Ушли, что ли, твои? – Милиционер посмотрел, прищурясь, на солнце и сказал: – А у нас в Первомайске сейчас пьют… Батька-то у меня погиб, а мамка с невесткой, она жена моего старшего брательника, да еще бабка, достали рюмочки и дуют… И плачут… Они когда соберутся, бабье-то, пьют да плачут, дуры слезливые… Уж сегодня и подавно!
Он поправил фуражку:
– Надо идти, гражданин Ведерников! А то с меня спросят! Скажут, потеряли в праздник подсудимого, а его нельзя никак терять… А то непорядок, вдруг да решат – суд, а подсудимого и нет… Кого же тогда судить, спрашивается?
– Еще секунду, – попросил Костик и бегом вернулся к дому. Милиционер ничего не успел ответить.
Обошел дом со всех сторон, убедившись снова, что никого нет, и даже собак нет, уж они-то куда делись!
Дверь в подвал была распахнута, он вошел, спустившись по крутым каменным ступенькам. Сразу ощутил особый тяжелый прохладный воздух, и запах камня, и глубинную тишину, как в подземелье.
Суеверно подумалось, что здесь, вдали от людей, еще хранятся те звуки, те слова, которые они недавно произносили. Он напрягся, вглядываясь в сумрак, и вдруг услышал:
– Ну, здравствуйте вам… Не признали?
– Здравствуйте. Константин Сергеич?
– Они самые… Как у вас тут? Не дует?
– Не дует. Как в мертвом царстве.
– Хочешь погулять?
– По-настоящему?
– Ну, конечно! По улице!
– Я сегодня одну улицу прошла…
– Гульнем, аж чертям жарко станет! Представляешь?
– Не представляю, Константин Сергеич.
– Лезем? Ну?
– Нет.
– Что нет? Не можешь, не хочешь?
– Нет.
– Заладила, как попугай! Нет, нет… Ты хоть другие слова-то знаешь?
– Нет…
Костик вздохнул и вышел.
За забором, против террасы, стояла женщина и молча смотрела на него. Он ее сразу узнал, она была в тот вечер среди гостей, а на суде она выступала как свидетельница.
– Эй, – крикнула женщина. Она-то, видно, его не узнала. – Тебе кого?
– Катю, – сказал он и сделал к ней несколько шагов.
– Их нет, – отвечала женщина.
– А где они?
– Не знаю. Ушли утром. А вообще, они не будут тут жить, их, говорят, гонят…
– Гонят? – спросил Костик, приблизившись к женщине. – Кто их гонит?
– А кто… Зинка кому-то отдала дом-то, ну а тот еще кому-то продал, и вообще неразбериха… Так что не ходи сюда!
– А где их искать? – спросил упавшим голосом Костик.
– Этого я не знаю, – произнесла женщина и ушла к себе.
Костик вернулся к калитке. Милиционер гулял в конце улицы, а у забора сидела на земле Катя, поддерживая одной рукой корзиночку. Костик посмотрел и сел рядом.
Катя оглянулась, охнула: «Вы?»
– Напугал? – спросил он.
– Нет, – ответила. – Я задумалась.
Вдруг он увидел, что она плачет, без слез, беззвучно, только губы вздрагивают.
– Ну, Кать, – попросил он. – Ну что ты… Все будет хорошо, вот увидишь… Ты из-за дома, да?
Она помотала головой.
– Дядю жалко.
– Букаты?
– Ты ничего не знаешь?
– Нет, – сказал Костик.
– Он сегодня утром умер… Там Зина…
– А на заводе тоже не знают, – зачем-то сказал Костик. – А ведь победа…
Катя всхлипнула и посмотрела на него. Проглотила слезы, спросила, заикаясь:
– Правда?
– Конечно, правда!
– А я, дура, и не поняла… Думаю, отчего это музыка играет и все какие-то необычные… А я еще ничего не знаю… Иду и ничегошеньки не знаю… А мир-то другой… И деревья, они ведь тоже почувствовали… Правда… И небо, и солнышко… Вы слышите?
Костик заглянул в лицо Кати.
– Что?
– Как же, ведь они же все шепчут… И травка, и деревья… Зима кончилась… И все теперь будет по-другому… Неужели не слышите?
Тут вернулся милиционер:
– Пойдемте, гражданин Ведерников! Хватит!
– Куда? – спросила Катя.
– Куда надо, – строго сказал милиционер. – В КПЗ пойдем!
– Я тоже пойду, – решила Катя.
– Это вы как хотите, – подумав, сказал он. – А нам пора.
В конце улицы показалась Зина. Она шла, глядя в землю, и ничего не видела: ни Кати, ни Кости с милиционером, и лишь наткнувшись на них, остановилась. Бросилась к Кате, разрыдалась.
– Зин… Ну чего ты… Зин… Ну не надо… Вот Костя… Он говорит, что победа наступила… Слышь, Зин… Кость, ну скажи, ведь правда? Победа?
– По радио доложили, – подтвердил милиционер. – Что капитуляция всего фашизма… Праздник, значит…