Солдат ходит взад и вперед между лесом и домиком Вейнгарда. Его черные полуботинки попирают набросок дороги — тропинку, протоптанную лесными рабочими и зверьем. В этот эскиз дороги он втаптывает свой драгоценный воскресный отдых и теперь уже не бредет, а марширует.
Когда он четвертый раз, как перед строем, проходит церемониальным маршем перед штакетом забора, возле штокроз виднеется только мотыга Вейнгарда. Художник и учительница скрылись в теплице, где произрастают картины, — в ателье позади домика, среди рощицы фруктовых деревьев.
Солдат лихорадочно ходит взад и вперед. Никаких ученых разговоров, преисполнявших его гордостью за свою учительницу. Никаких пауз с молчаливыми объятиями. Его отпуск растрачен впустую.
Взад и вперед, взад и вперед, что-то дрожит в нем густой дрожью контрабасной струны, грозный бунтарский звук. Он еще думает, что не из-за себя сердится на учительницу. Она неуважительно отнеслась к гостеприимным хозяевам — к его отцу и матери. Кофе, этот куст, выросший в Бразилии, предписывает большинству деревенских жителей определенное времяпрепровождение по воскресным дням и требует, чтобы они наслаждались его плодами — поджаренными, размолотыми, растворенными в воде.
Он уже в девятый раз выходит на опушку; вот наконец визгнул засов калитки: учительница. Глаза у нее блестят. Лицо красное даже под дужками очков. Она не замечает его дурного настроения. Впечатления перекипают через край, пламенные слова, хвалебные эпитеты: простой, своеобразный, глубокий, великолепный человек! Все Вейнгард да Вейнгард.
Он смотрит в пространство, молчит. И вдруг чувствует на себе косой взгляд, не профильтрованный очками. Она хочет его успокоить и снабжает Вейнгарда еще двумя эпитетами: благоприличный, целомудренный.
А он, значит, неблагоприличный и нецеломудренный? Ему впору разреветься.
Она пьет кофе маленькими глотками, разламывает кекс на мелкие кусочки. Собираясь уходить (слава тебе господи!), говорит растерянной матери, что выросла в сиротском доме. Здесь, в доме своего (она запинается, ища подходящее определение, и наконец находит) друга, она почувствовала дыхание семейной жизни. Спасибо, большое спасибо! На мать ее признание действует, как старая жалостная история о «дитяти, в младенчестве уже осиротевшем». Она растрогана. Сирота, а такая ученая, чудо нашего времени! Отец надевает шапку и идет кормить кур. (Изобретатель благоприличия ухмыляется в гробу!) Земля сделала пол-оборота вокруг своей оси. Солнце огненным шаром повисло над лесом. Пакет с печеньем для барышни. Учительница принята в семью. Сомнительное чувство счастья овладевает солдатом, в руках у него пакет с домашней колбасой. Оба пакета он прицепляет к поясному ремню. В таком виде можно дойти до станции. В лесу не повстречаешь начальство.
Они идут. Скорость их шагов обусловлена расписанием поезда узкоколейки. Они накрепко связаны с ним сорока километрами пространства. Вдоль дороги — деревья. Каждое — индивидуальность, все вместе — лес, кулисы для молчаливой пары. Учительница вся во власти пережитого. Солдат это чувствует. В нем опять что-то дрожит, как струна контрабаса. Дольше он этого выдержать не в состоянии. Он должен говорить. В конце концов, всю свою деревенскую юность он прожил по соседству с Вейнгардом. Может ли быть, что Вейнгард такой великий художник? Он осторожно спрашивает ее об этом. Она слушает его неохотно. Нигде, ни в одном доме, ни в одном приличном ресторане он не видел картин Вейнгарда. А вот на «Зайчонка» и «Нюрнбергский кубок» Дюрера натыкаешься повсюду. В меблированной комнате его учительницы Камиллы висели картины француза Гогена, он их писал на Таити: коричневые люди на белых конях.