Тетя Марфа явилась с лошадью и с телегой. Незадолго до полудня. И девушка отправила Рёдера с пилой к стропилам. Должно быть, хотела поговорить с глазу на глаз со своей теткой, с той самой высокой и худой женщиной, которая вчера доставила Тамару сюда. Рёдер увидел, что женщина эта вовсе не так уж и стара, хотя волосы у нее совсем седые. У штабеля досок она придержала лошадь. Жеребец с неудовольствием обнюхивал дерево. Седая женщина была не слишком словоохотлива. Она не произнесла при встрече ни единого словаке задала ни единого вопроса, а на девушку глядела без малейших признаков родственного или даже просто дружеского участия. Девушка же своенравно мотала головой. Тут и без слов понятно, о чем они там говорят. Но на лице главной командирши — ни следа чувств. Лишь шарит пытливым взглядом вокруг, и один взгляд задевает мужчину, впрочем, может, и не мужчину, а щепки на земле. Девушка заговорила. Она попеременно кивала то на трубу, то на полуразрушенную печь — основу будущей постройки. Хитра, чертовка, ничего не скажешь. Она показывает площадку три на три. Уж больно жадный взгляд устремила тетушка Марфа на штабель досок высотой в рост человека. Но даже несчастный загончик три на три представляется всемогущей тетке непомерной наглостью. А ведь это всего девять квадратных метров. Если вычесть площадь под печь, кровать, маленький столик, табуретку, умывальник. Тогда свободного места останется на полшага, не больше. Тут бедный специалист, натыкаясь на углы, лишится последнего рассудка. Поди сюда, моя лошадушка, мой старый друг. Брось дерево, тоже мне еда. У меня есть хлеб в кармане. Правда, немного. Сто граммов.
Рёдер видел, как лошадь забеспокоилась. Небось гадает, я это или не я. Нет шинели, сбивает с толку ушанка. Свист, тихий посвист сквозь зубы ставит все на свои места. Рёдер свистнул второй раз, и жеребец осторожно взял с места, и потащил за собой пустую таратайку, и шажком, шажком подошел к мужчине. Уж до чего ж ты смышленый, малыш. Если бы ты рванул, седая подняла бы страшный шум. А так она даже и не оглянулась. Тамара же крикнула, чтобы он покормил лошадь. В таратайке есть сено. И женщины направились к овину, племянница — на полшага поотстав от тетки. Ну и нравы! Да уж ладно, ладно, малыш. Трешься шеей о мое плечо. И обоим хорошо. Без любви нет и жизни. Да, а хлеб? Кусок тебе, кусок мне. Тебя Ольга привела, что ли? У Ольги тебе жилось бы лучше, чем у этой седой тетки. Ладно, не распускайся, брось свои фокусы. Раз ты мой питомец, не подведи меня. Вот только эти доски — они для тебя слишком тяжелая поклажа. Пойми меня правильно: я к ним прилепился сердцем. Ты пить не хочешь? А то похлебай еще разок из своего бывшего ведра. Ах, будь у меня моя старая кофейная чашка. Первосортный фаянс из Бунцлау. Наливаешь в нее кипяток, а язык не обжигаешь.
Седая привезла с собой официальные распоряжения. Как в письменном, так и в устном виде. Когда она вернулась с инспекторского обхода мышиной крепости — так же безмолвно и так же на полшага впереди, — она приказала выдать немцу то особое разрешение, которое выхлопотала для него Ольга Петровна. Печать была лилового цвета, как та, которую ставят на мясе. Девушка держалась чопорно и чинно, будто судебный исполнитель. В момент вручения седовласая тетя Марфа наконец-то заговорила. Краткими периодами. Ее голос звучал устало. В переводе Тамары короткие периоды удлинялись. Причем Тамарин голос поднимался до такой высоты и звонкости, словно она обращалась к глухому. Итак, во-первых, при утере документа виновный будет доставлен в комендатуру. Во-вторых, все трудовые действия, включая сюда добычу и использование стройматериала, могут совершаться лишь по распоряжению временного руководства. В-третьих, рабочий день во все дни недели, включая воскресенье, равняется восьми часам, а во время сева и соответственно уборки урожая — по обстоятельствам. В-четвертых, ежедневный паек в равной мере зависит как от трудовых заслуг, так и от хозяйственно-экономического положения деревни.