— Счастливого пути и скатертью дорога! — крикнул он и засмеялся.
Никто его, однако, не поддержал. Нисколько не смущаясь этим, Урсэкие вернулся на свое место, уселся, согнув ноги, такие длинные, что колени торчали над партой, и принялся что-то озабоченно царапать в тетради.
За окнами, выходящими на площадь, висели серо-голубые лоскутки неба. Еще холодное мартовское солнце закатывалось за низкие хатенки, разбросанные как попало по узким и грязным уличкам, оставляя меркнущий, сумеречный свет. Гурьба ребятишек, радуясь окончанию зимы, яростно гоняла по площади тяжелый тряпичный мяч.
По классу, как это обычно бывает в отсутствие учителя, снова побежал шепоток.
— Значит, забастовка? — спросил кто-то взволнованно.
— Наверно, за директором пошел! — громким шепотом испуганно отозвался Валентин Дудэу, крепкий, широкоплечий парень, прозванный «маменькиным сынком».
— Ну и пусть! — беспечно пробормотал его сосед Доруца, не отводя от окна взгляда, устремленного куда-то поверх крыш.
Доруца думал о брате. Хотя Федораш был на три года моложе, его обычно принимали за старшего, несмотря на маленький рост: не по летам серьезный, озабоченный и постоянно нахмуренный, Федораш напоминал их отца, умершего пять лет назад.
Но, когда сбитый с ног надзирателем Федораш растянулся на полу, Якову он показался вдруг совсем маленьким и слабым. Сердце защемило от острой жалости. Эх, почему он не бросился на защиту? Почему не схватил Стурзу за его прилизанный, напомаженный чуб? Взял бы да…
— Атас! — подал кто-то сигнал тревоги.
На пороге появился директор школы господин Фабиан. Ученики вскочили, как по команде «смирно». Позади директора показалась уродливая фигура Стурзы, но Фабиан, пренебрежительно махнув ему рукой, захлопнул дверь перед самым носом надзирателя.
Высокий и внушительный, директор уселся за кафедру, раскрыл журнал в синем переплете и принялся его перелистывать.
— Садитесь! — сказал он, помолчав, улыбнулся с подчеркнутым добродушием, поблескивая двумя золотыми зубами, и начал перекличку: — Дудэу Валентин!
— Есть! — как ошпаренный подскочил тот.
— Попрошу ко мне! — Директор коротко глянул на него. — Забирай свои манатки из парты.
«Маменькин сынок», взволнованный, сложил книги и тетради и подошел к директору, глядя на него со страхом, словно в ожидании приговора.
— Твоя мать думает платить за учение и общежитие?
— Господин директор… — начал Дудэу умоляюще, но под взглядом господина Фабиана онемел и опустил голову.
Директор молча размышлял о чем-то некоторое время и наконец произнес:
— Хорошо, ступай…
Повернувшись волчком, Дудэу двинулся было к своей парте.
— …в мастерскую, на работу! — закончил директор небрежно.
Не прошло и секунды, как Дудэу вылетел из класса.
— Пенишора Григоре!
Держа наготове сложенные тетради, Пенишора подошел к кафедре.
— Сирота… отец погиб на фронте… вы ведь знаете… вдова… вдова погибшего на войне… — забормотал он, быстро моргая глазами.
— Что, что? Ты уже вдовой стал? Браво!
Директор бросил веселый взгляд на класс, словно приглашая посмеяться своей шутке. Но лица учеников оставались серьезными.
Опустив голову, Пенишора нерешительно направился к дверям. Оттуда он виновато оглянулся на класс и вышел.
— Фретич Александру! — вызвал директор совсем другим, неожиданно ласковым тоном.
Не скрывая своего расположения, он внимательно смотрел на подходившего к нему Фретича.
— Ну, Лисандр, — обратился он к нему тихо, с улыбкой, — почему же ты не пришел показаться мне в новом костюме? — Господин Фабиан поднялся, шагнул к парню и принялся со всех сторон оглядывать его костюм из синей саржи. — Тебе самому-то нравится? — спросил он, легонько потрепав Фретича по руке.
Тот ничего не ответил.
— Ну, ступай и ты в мастерскую, мальчик, — сказал директор, кладя ему руку на плечо.
— Скажите, господин директор, почему нас не обучают грамоте? — спросил вдруг Фретич, сбрасывая с плеча руку директора. — Ведь считается, что мы в школе учимся, и в программах так написано!
Слова Фретича прозвучали резко. По классу прошло легкое движение.
— Ну, довольно об этом, ступай, Лисандр… Не бойся, ты получишь образование… Урсэкие Васыле!
Скрипнула тесная парта, и длинные, как ходули, ноги понесли между рядами парт тщедушную фигуру Урсэкие.
Он подошел к директору и, опершись локтями на кафедру, наклонился, словно желая разглядеть какую-то запись в классном журнале.
— Плата! — угрожающе произнес директор, все еще косясь на Фретича.