– Я тоже, – перебил меня резко Брайт. Его глаза сжигали меня. – В противном случае, вы не получили бы аудиенции. Работа Правителя оставляет мне очень мало свободного времени. Ну, что же вас интересует?
– Я хотел бы, – начал я, – представить Френдлиз в наилучшем свете перед человечеством 14 миров.
– Чтобы еще раз доказать вашу лояльность Кодексу?
– В общем-то да. Знаете, я очень рано осиротел и моей сокровенной мечтой было работать в Службе Новостей…
– Не тратьте моего времени, ньюсмен! – тяжелый голос Брайта прервал меня на середине предложения. – Что ваш кодекс для меня, который движется по пути божественного слова?
– Каждый из нас движется по своему собственному пути, – возразил я.
Он застыл, придвинувшись ко мне.
– Если бы не мой Кодекс, я не был бы здесь, – продолжал я. – Возможно, вы не знаете, что случилось со мной и моим шурином на Новой Земле?
– Знаю, – это было сказано без признаков милосердия. – Вы, ньюсмен, были наказаны за свою самонадеянность. – Его губы растянулись в кривой усмешке. – Насколько мне известно, ньюсмен Олин, вы не принадлежите к Помазанникам Божьим?
– Нет?
– У тех из нас, кто следует божественному слову, есть немало причин совершить какое-нибудь действие из ненависти, невзирая на собственные интересы. Ну, а в безбожниках какая может быть ярость, кроме как на самих себя?
Я растерялся.
– Вы насмехаетесь над нашим Кодексом Ньюсмена, потому что он не ваш?
– выпалил я через мгновение.
Усмешка исчезла с лица священника.
– Бог не выбрал бы дурака Старейшиной Совета наших Церквей. Ты должен был подумать об этом, перед тем как ехать на Гармонию. Но в любом случае, ньюсмен, теперь ты это уже знаешь.
Я взглянул на него, почти ослепленный озарившим меня пониманием. Я понял, как можно использовать этого человека. Его слабостью была его же сила. Тот софизм, который вывел его в правители этих людей. Тот фанатизм, который наносил ему так много вреда во встречах с лидерами других миров, поскольку из-за него он во все вмешивался. Хотя недобрые яростные глаза, сверкающие на фоне черной одежды различали всего лишь два цвета – черный и белый, тем не менее их владелец претендовал на роль политика. И поэтому я решил действовать с ним, как с политиком.
Как политика, я мог бы вынудить его совершить политическую ошибку.
– Думаю, что мне здесь делать больше нечего, – сказал я растерянным тоном. – Полагаю…
– Уходите? – голос священника прозвучал как выстрел. – Но разве я сказал вам, ньюсмен, что интервью закончено? Садитесь!
Поспешно сев, я постарался выглядеть бледным и думаю, что преуспел в этом, так как все время понимал, что хотя я и разгадал этого человека, это все же был еще лев, в клетке которого я продолжал находиться.
– Теперь, – сказал он, вглядываясь в меня, – что вы в действительности хотите получить от нас?
Я поджал губы.
– Говорите! – приказал Брайт.
– Совет… – пробормотал я.
– Совет? Совет наших Старейшин? Что ты хочешь, ньюсмен, знать о нашем Совете?
– Вы меня… не так поняли, сэр, – выдавил я из себя, глядя в пол. – Я имел в виду Совет Ньюсменской Гильдии. Я хотел бы получить там место… И вы, френдлизцы, можете стать причиной, из-за которой мне откроется туда дверь. После того, что случилось с Дэйвом, моя совместная работа с Весселем доказала, что я могу действовать без предубеждений… А если я и в дальнейшем буду придерживаться такой линии, то…
Я умолк и медленно взглянул на Преподобного Брайта. Он смотрел на меня с жесткой улыбкой.
– Ну что ж, твоя исповедь мне понравилась, – сказал он. – Думаю, что мы поможем тебе, – его глаза Торквемады мимолетной улыбкой приветствовали меня.
Внезапно на столе раздался зуммер видеофона. Элдер Брайт нажал на кнопку и повернулся к экрану, на котором возникло лицо пожилого человека.
– Вы приказали мне выяснить, Старейшина… – начал было он, но Брайт жестом остановил его и, посмотрев на меня, указал головой на дверь кабинета. Я встал и вышел в приемную. Минут через пять секретарь снова пригласил меня зайти.
Брайт стоял за столом.
– Ньюсмен, – сказал он грубо, – меня предупредили, что члены Совета вашей Гильдии после событий на Ориенте настроены враждебно к нам, к людям миров Френдлиза. И скорее всего, ваши репортажи могут и не увидеть свет! А если это так, то какая же нам от вас, ньюсмен, польза?
– Но я… я не говорил, что буду восхвалять ваш народ, сэр. Мне достаточно объективно осветить жизнь простых тружеников, простых людей ваших миров!
– Да, – кивнул он головой. – В этом что-то есть! Тогда пойдем и посмотрим на наших людей.
Брайт вышел из комнаты и по эскалатору провел меня в гараж. Мы сели в машину и куда-то поехали.
– Смотрите, – сказал священник, когда мы проезжали через какой-то небольшой городок. – Мы с муками выращиваем на наших каменистых почвах всего один урожай в год. И для того, чтобы наш народ не голодал, мы вынуждены закупать продовольствие на других планетах. А для того, чтобы достать на это денег, мы вынуждены продавать своих юношей в солдаты. А что обезображивает их юные души, когда они отправляются на другие миры, чтобы принять участие в чужих войнах?
Я повернулся и увидел, что его глаза впились в меня.
– Отношение… к ним, – сказал я как можно растерянней.
Брайт рассмеялся.
– Отношение?! Оставь простые слова, ньюсмен! Не отношение, нет… – гордость! ГОРДОСТЬ!!! Худые, искусные лишь в труде и владении оружием – они для тех, кто их нанимает, всего лишь грязный убойный скот! И я тебя спрашиваю, ньюсмен, что им остается? Им остается только гордость, чтобы защищать себя!
Он печально улыбнулся.
– Вот что ты можешь увидеть здесь! Но что ты сможешь сделать своими статьями на других мирах? Научить скромности и гостеприимству тех, кто нанимает Детей Божьих?
Он вновь насмехался надо мной. Но я уже изучил его достаточно, чтобы не обращать на это внимания.
– Думаю, сэр, что если бы миры внезапно узнали, что ваши люди, Старейшина, более терпимы – не интересны, нет, а просто терпимы, то отношение к ним могло бы в корне измениться, – сказал я и посмотрел прямо в глаза старику.
Брайт отвел свой взгляд и, посмотрев в окно, вдруг приказал водителю:
– Остановись!
Мы находились в маленькой деревеньке. Одетые в черное люди двигались между одноэтажных бараков, сделанных из резины – временных строений, которые на других мирах теперь уже редко использовались.
– Где мы? – поинтересовался я.
– Этот город называется «Поминание Господа», – ответил Брайт и открыл дверцу машины. – Кстати, ньюсмен, к нам направляется тот, кто очень хорошо вам знаком!
Действительно, фигура в военной форме приближалась к нам. Когда она подошла к машине и остановилась, я узнал в ней Джаймтона Блека.
– Здравствуйте, сэр, – поприветствовал он отца Брайта.
– Да снизойдет на тебя благословение Господа нашего, – сказал в ответ Глава Объединенных Церквей. И не поворачиваясь ко мне, произнес:
– Надеюсь, ньюсмен, что вы узнали этого человека. Так вот, я хотел бы… Форс-лидер, – обратился он к Блеку, – вы видели этого человека дважды. Первый раз, когда просили руки его сестры, и еще раз, на Новой Земле, когда он хотел получить пропуск для своего помощника. Что вы можете сказать о нем?
Глаза Джаймтона сузились, вглядываясь сквозь полумрак кабины в меня.
– Только то, что он любил свою сестру и хотел для нее лучшей жизни, чем я мог бы ей предложить, – спокойным, как и его лицо, голосом произнес офицер. – Он хотел спасти своего шурина… – Джаймтон повернулся к Брайту и сказал: – Я верю, что он честный человек, Старейшина.
– Я не спрашиваю вас, во что вы верите, – взорвался Брайт.
– Как хотите, – пожал плечами Джаймтон.
Я почувствовал ненависть к этому человеку. Ненависть, которая вот-вот разорвет меня, несмотря на такие неподходящие обстоятельства. Ярость к этому спокойному человеку. Не только потому, что он только что рекомендовал меня, как честного и хорошего человека, но и потому, что в его лице было еще что-то, чего я никак не мог разобрать. Но тут я понял – он не боялся Брайта! А я – боялся! Хотя я и был ньюсменом с авторитетом Гильдии за плечами, а он простой офицер перед своим главнокомандующим, верховным военным вождем двух миров… Как он мог? И затем я вновь понял это. И сцепил свои зубы от ненависти и раздражения. Джаймтон ничем не отличался от того лейтенанта, который отказался выдать пропуск Дэйву. Тот офицер готов был повиноваться Брайту, который был Старейшиной, но ни в грош не ставил Брайта как человека.