Потом мы до того привыкли к обстрелу, что не обращали на пули никакого внимания. С наступлением темноты выходили из окопов, выравнивали бруствер и делали другие работы. Вот так привыкаешь к опасности.
За эти месяцы противостояния состав роты в 70 человек сменился трижды. В четвертый раз – 31 декабря 1942 года – рота была уничтожена полностью. Случилось это так.
В ночь на 30 декабря мне снится сон – я его как сейчас помню. Будто я – альпинист (мечта моей молодости), иду по тропинке вдоль крутого склона глубокого ущелья, по дну которого с грохотом несется горный поток. Тропинка подо мной проваливается, и я вот-вот сорвусь в этот поток. Поднимаю голову и вижу ребят из МВТУ. Они подают мне руки и вытаскивают. И до того мне все явственно запомнилось, что на следующее утро я рассказал сон санинструктору – ему было сорок три года, и мы считали его стариком: нам-то по двадцать с небольшим.
– Да, тебе-то повезет, – раздумчиво так говорит он. – А вот как нам-то?
– Что ты говоришь? Что значит, мне повезет, а вам – как? Я же с вами.
– Ну, вот сам увидишь.
Меня тогда удивили его слова, но, разумеется, я не придал им никакого значения.
В полдень 30 декабря меня вызвали в штаб полка, который располагался, как нам тогда казалось, в глубоком тылу, то есть километрах в двух-трех от линии фронта. Ответственный секретарь партбюро полка молоденький подполковник Мишуткин заявил мне: «Мы пишем боевую историю полков, и я хочу, чтобы ты как старослужащий полка помог, поездил со мной по частям. Это займет какое-то время». Приказ есть приказ. Я вернулся в роту, собрал свои нехитрые пожитки и ушел.
А на следующий день, 31 декабря 1942 года, в расположение моей роты прибыл командующий Северо-Западным фронтом генерал П. А. Курочкин. И надо же было так случиться, что в этот день немцы притихли, как будто их в окопах и не было. В это время на отдельных участках фронта немцы действительно меняли свои позиции, желая укрепить оборону. Они ждали нашего генерального наступления, которое на самом деле и последовало в начале февраля 1943 года.
– Перед вами противника нет, а вы тут сидите и чего-то ждете! – заявил Курочкин.
Генералу пытались доказать, что фашисты находятся в окопах, говорили, что утром слышали немецкую речь, звон котелков, но он твердил свое: «Противника там нет!» – и все тут. Никакие доводы не помогли, и Курочкин приказал (и это среди бела дня!) бросить роту на эти немецкие окопы. Бойцы разрезали проволочные заграждения, разминировали проходы, и рота пошла на противника, который располагался на противоположном склоне небольшого оврага. А когда бойцы спустились в овраг, немцы расстреляли их кинжальным огнем. Всех!.. До единого человека!.. На глазах командующего фронтом!..
Остались от роты я и старшина Расщупкин, который утром ушел за продуктами…
…В жизни моей был один, казалось бы, незначительный эпизод, который постоянно возникает в моей памяти вот уже на протяжении тридцати лет. А по Фрейду выходит, что где-то в подсознании накопился серьезный материал, который таким образом напоминает о себе, ищет выхода.
Эпизод этот случился в 1967 году, накануне 50-й годовщины Октября, на обеде у известного хирурга Александра Александровича Вишневского, с которым мы дружили семьями. Среди немногочисленных гостей был генерал армии Павел Алексеевич Курочкин. Как всегда, у Вишневских было уютно, мы чувствовали себя как дома, беседовали непринужденно.
И вот я слышу слова Александра Александровича:
– Три месяца я должен выхаживать генерала в госпитале, чтобы он смог на параде бодро прошагать через Красную площадь.
Говорил добродушно, с юмором, а о ком, я не уловил и, ничтоже сумняшеся, громко заявил:
– Так такому генералу давно пора в отставку.
Все притихли. Я почувствовал что-то неладное, но выручил хозяин. Он залился веселым смехом и, показывая пальцем на Курочкина, заявил:
– Так это вот он – Павел Алексеевич.
В то время генерал был начальником академии им. Фрунзе и должен был возглавлять ее колонну на параде 7 ноября.
Перед Курочкиным я извинился, сказал, что уважаю его как участника войны, что воевал в 1942–1943 годах на Северо-Западном фронте, которым он в то время командовал. Павел Алексеевич стал расспрашивать, на каком участке фронта я находился, в каком был звании, не встречались ли мы с ним в то время и так далее.
Я сказал Павлу Алексеевичу, что знать он меня не мог, так как воевал я в стрелковой роте, был заместителем политрука роты.
– А впрочем, – неожиданно для себя добавил я, – вы должны помнить не меня, а мою роту, которую вы посетили 31 декабря 1942 года.