Уже через неделю немцы объявили крупное денежное вознаграждение за информацию о «бандитке Жанне». Они говорили о том, что еврейские комиссары специально дали девушке такое «историческое имя», носить которое советская комсомолка не имеет права.
Гауптман Хеске клялся, что он никогда и нигде не сталкивался с таким неуловимым отрядом. Казалось, партизаны были везде, но главное, они отличались какой-то особой наглостью. Они рвали связь, срывали поставки продовольствия, уничтожали мелкие гарнизоны, подрывали все, что представляло из себя хоть какую-то ценность для оккупационной власти, а потом бесследно исчезали.
Гауптман жаловался, что перестал спать по ночам. Он устраивал засады в деревнях, на дорогах и, умоляя начальство, снимал с эшелонов едущих на фронт солдат. Леса — прочесывались, копны сена — перерывались до последней соломинки, подвалы — подрывались, а сараи — сжигались.
Когда гауптман Хеске понял, что у Жанны наверняка есть осведомители среди полицаев, он расстрелял каждого третьего, то есть всех тех, кто вызывал хотя бы малейшее подозрение. Но диверсии не прекращались. И только в феврале Жанна вдруг исчезла… Потом гауптман узнал, что в партизанском отряде появилось новое руководство, а о самой Жанне почти перестали говорить. Это показалось Хеске странным, потому что с точки зрения пропаганды девушка представляла огромную ценность.
Желание найти Жанну у гауптмана Хеске не уменьшилось. Да, он прекрасно понимал, что поскольку в партизанском отряде появились другие командиры то, наверное, теперь девушка стала простой радисткой. Но и захватить радистку было бы верхом удачи. Хеске очень хотелось взглянуть на Жанну. Взглянуть, а потом выстрелить ей в лицо… Пусть теперь Жанна была простой радисткой, она все равно она оставалась русской «Жанной Д’Арк», — символом сопротивления.
В конце концов, тонкий нюх бывшего полицейского и разбросанная по деревням агентура вывели Хеске к небольшому селу. Последний раз девушку заметили там, а главное, никто не видел, как она покидала его.
Гауптман не стал спешить с операцией захвата. Сначала он выставил секретные дозоры, потом уплотнил их и, в конце концов, превратил в непроницаемую стену. Окружение села происходило в течении двух дней, а к полудню третьего немецкий отряд вошел в село.
К удивлению, Хеске, первая же жительница показала ему на дом, где была Жанна. Возле дома гауптман заметил небольшую толпу. Даже увидев немцев, сельчане не поспешили разойтись.
Хеске уколола неприятная мысль, что произошло что-то не очень хорошее. Он подошел к ближе и через переводчика поинтересовался, что происходят.
Отвечал староста, старик с невыразительной внешностью:
— Умерла она, ваше благородие… Сегодня утром и померла.
Хеске холодно спросил, кто умер.
Старик опустил голову и усмехнулся:
— Жанна, ваше благородие, кто же еще-то?.. Хотя, конечно, сейчас любой запросто на тот свет уйти может… Война, понимаешь, ваше благородие, штука злая.
Гауптман оттолкнул старика и прошел в дом. Староста не врал. В центре горницы стоял гроб, в нем лежала мертвая девушка. Худое, бледное лицо делало ее похожей на ребенка.
— Два дня назад пришла, — продолжил свои пояснения староста, хотя его об этом никто не просил. — Очень плохая была, еле на ногах стояла… А у нас врача нет, фельдшер разве что, только он старый совсем, почти не видит ничего.
Отряд Хеске потеряли почти три дня окружая село.
— Почему сразу не доложили своему начальству? — гаркнул на старосту Хэске.
— А о чем докладывать-то? — удивился тот. — При девчонке ни оружия, ни гранат не было… А то, что она и есть та самая Жанна, она только перед смертью сказала. Нам ведь, ваше благородие, партизанские фотографии не раздают.
На покойнице надорвали саван и увидели зажившую рану на плече. Ту, самую, которую Жанна получила в перестрелке с бандитами в партизанском отряде и о которой хорошо знал Хеске. Была и еще одна рана, уже свежая, в ногу.
Гауптман поинтересовался у врача, которого предусмотрительно взял в отряд, от чего умерла девушка. Тот бегло осмотрел покойницу, пожал плечами и высказал предположение, что скорее всего от истощения. У девушки просто не выдержало сердце. А потеря крови от раны на ноге, плохое питание и простуда окончательно подорвали ее силы.
Хеске долго рассматривал лицо Жанны. Он не находил в нем ничего примечательного. Покинувшие девушку силы обесцветили ее внешность до восковой бледности, но что больше всего удивило Хеске, так это то, что лицо девушки было удивительно спокойным. Оно было спокойным откуда-то изнутри, словно силы, оставившие Жанну, были чем-то внешним и привнесенным в нее войной, а уйдя, они оголили скрытую до этого внутреннюю суть.