Очень ясная, критическая голова, весёлый характер, терпелив и вынослив, как русский крестьянин, который довольствуется тем что имеет…
Чернышевский, как я узнал от Лопатина, был присуждён в 1864 г. к восьми годам каторжных работ в сибирских рудниках, следовательно, ему нести эту ношу ещё два года…
Твой Мавр».
Уже в первый вечер они подружились. Лопатину было двадцать пять лет, Марксу — пятьдесят три.
Лопатин говорил по-немецки, вставляя французские, английские фразы, на помощь пришла и латынь.
Маркс громко смеялся над его рассказами, он звал младшую дочь, жену, чтобы те тоже послушали.
Тусси, четырнадцатилетняя девочка-подросток, тут же взялась исправлять английское произношение у Лопатина.
На несколько часов Маркс и Герман уединились в кабинете. Лопатин читал по-русски переведённые им места из «Капитала».
— Я специально изучил этого автора, которого вы разбираете, — говорил он Марксу, — и заметил ещё большую путаницу понятий против той, которую отметили вы. — Лопатин не сразу отважился на замечания: а ну как Маркс обидится…
— Это прекрасно! — обрадовался Маркс. — Объясните подробнее.
Лопатин стал объяснять.
Маркс тут же достал рабочий экземпляр книги и стал делать пометки.
— Однако ни один из русских пока ещё не изучил так глубоко мою книгу, как вы, да, пожалуй, и среди моих соотечественников найдётся немного, — проговорил Маркс, когда Лопатин замолчал. — Ваши замечания ценны, и я использую их при подготовке нового издания.
— Женни! Этот могучий молодой человек к тому же обладает и могучим умом! — говорил Маркс за столом вечером.
— Боюсь, что могучему телу и могучему уму Брайтон не даёт достаточно пищи, — пошутила Женни. — Переселяйтесь к нам, — предложила она уже серьёзно. — Я ведь знаю, как живётся эмигранту, особенно в первый год. У нас в доме вы всегда найдёте отдельную комнату, и никто вас не стеснит, бродяжничайте сколько понадобится, а на столе для вас всегда будет готовая еда.
— Мама, господину Лопатину это не надо. В Брайтоне он специально купается вдали на бесплатном пляже и ест там ракушки! — с благоговением сказала Тусси.
— Милая, если бы ты хотя бы три дня ела одни ракушки, ты, я думаю, сбежала бы от такой жизни куда угодно. Переселяйтесь к нам! — снова предложила Женни Лопатину.
— К тому же вам потребуется немало книг, а в Брайтоне их не найти, — добавил Маркс.
Они вновь уединились в кабинете, и Маркс подробно расспрашивал о Чернышевском.
— Я ведь специально стал изучать русский, чтобы прочесть его работы.
Лопатин рассказывал всё, что знал по Петербургу и от Лаврова, дружившего с великим каторжанином.
— Это преступно, — проговорил Маркс, — один из самых глубоких умов нашего времени отнят у человечества!
— А в это время в русской эмиграции разброд, — сказал Лопатин. — Чернышевский нужен именно здесь. II я думаю, мы сумеем спасти его.
— Это не так просто, дорогой Герман, — Маркс заговорил тихо, — тут важно не переоценить силы, а ещё важней — провести всё дело в полной секретности. Эмиграция наводнена шпионами.
Когда поздно вечером Лопатин уходил, его провожала вся семья.
20 сентября Энгельса и Германа Лопатина единогласно избрали членами Генерального Совета Интернационала.
Вместе с Лесснером Лопатин стал организатором демонстрации английских рабочих в защиту республиканцев Франции.
Вскоре Герман Лопатин исчез из Лондона, и мало кто знал, что он вновь тайно пробрался в Россию, чтобы попытаться спасти Чернышевского от сибирской каторги.
28 марта на площади Ратуши, заполненной тысячами парижан, под звуки «Марсельезы» была провозглашена Парижская коммуна.
Поддерживать связь с Коммуной было трудно. В парижских предместьях стояли войска прусского короля.
В Версале генерал Тьер собирал остатки верной ему армии, готовился к походу на Париж. Внутри города действовали его агенты.
— Почему коммунары медлят! — нервничал Энгельс. — Надо немедленно нанести Тьеру удар, пока он в Версале. Не дать ему возможности собраться с силами.
Тьер, знаменитый своей скупостью, приказал генералам никаких денег на нужды солдат не жалеть. Его армия увеличивалась с каждым днём.
2 апреля Тьер сам двинул свои войска в наступление. Скоро всем стало ясно, что Коммуна проигрывает одно сражение за другим.
Члены Интернационала собирали митинги в защиту Коммуны во многих городах Европы. Пролетарский депутат Бебель защищал восставших даже на заседании германского рейхстага.