На воскресенье 4 мая 1890 года в Лондоне была назначена майская демонстрация рабочих. Из Парижа специально приехал Поль Лафарг.
В Гайд-парке, на платформе, которая называлась «Трибуна № 4», рядом с Энгельсом стояли молодой писатель, социалист Бернард Шоу и русский революционер, писатель Степняк-Кравчинский.
Георгий Валентинович Плеханов, глава русских марксистов, писал об этой демонстрации в журнале «Социал-демократ»:
«В воскресенье, 4 мая, в лондонском Гайд-парке произошла колоссальная демонстрация в пользу восьмичасового рабочего дня. Трудно сказать, как велико было число манифестантов. Одни оценивают его в 200 000, другие даже в полмиллиона. Но довольно того, что, по словам лондонского корреспондента «Журналь де Женев», в течение всего девятнадцатого века Англия, классическая страна колоссальных митингов, не видала ничего подобного».
Плеханов отправил из Швейцарии короткое письмо вождю немецких социалистов Вильгельму Либкнехту: «Рекомендую Вам одного из лучших русских друзей… Он расскажет Вам об одном очень важном для нас деле…»
То был молодой русский революционер Владимир Ульянов.
За последние полтора десятка лет группа русских революционеров «Освобождение труда» перевела многие работы Маркса и Энгельса. В России, соблюдая строгую конспирацию, читали эти книги в студенческих кружках. Рабочим они были почти неизвестны.
Владимир Ульянов договаривался в Швейцарии об издании специального журнала «Работник».
Переехав в Париж, Ульянов конспектировал книгу «Святое семейство», встречался с Лафаргом… Он мечтал поехать в Лондон, чтобы увидеться с Энгельсом. Однажды Лафарг встретил его горестным известием:
— Генерал страшно болен. Боюсь, что он умирает.
«Господи, я молил тебя о лёгкой жизни, а надо было молить о лёгкой смерти», — вспомнил он древнее изречение и усмехнулся. О лёгкой жизни молить ему было некогда. А лёгкой смерти желает для себя и для близких каждый.
Пока ещё были силы, Энгельс решил уехать в Истборн, на любимый берег, где среди скал и песка над морскими волнами упруго раскачивались сосны.
«Уж не убегаю ли я от людей, чтобы умереть в одиночестве?» — подумал он.
Может быть, это было и так, а возможно, он просто ехал проститься с дорогим местом. Луиза Каутская и Фрейбергер боялись оставить его одного и поехали с ним вместе. Да он и не сопротивлялся теперь, понял, что одному быть невозможно.
Доктор Фрейбергер по-прежнему разговаривал преувеличенно бодрым голосом, готовил лекарства. Энгельс глотал их, делая вид, что верит в чудодейственную лечебную силу тех лекарств.
Он взял с собой и работу — несколько монографий, присланных из Германии, Франции. Здесь были рукописи Лафарга, Бебеля. Их надо было внимательно изучить, написать авторам отзывы.
…Позже приехала Лаура. Они остались вдвоём и, как когда-то, в её детстве, перешучивались, строили планы на будущее.
Неожиданно разговор их оборвался. Энгельс вгляделся в лицо Лауры с застывшей, неестественной улыбкой и увидел, что по этому улыбающемуся лицу текут слёзы.
— Не бойся, девочка, твой Генерал всё знает и ждёт будущего спокойно, — сказал он ей серьёзно и тихо. — А знаешь, меня тут вчера спрашивали о боге, как я к нему отношусь. И мне вспомнилась пресмешная история, когда я только приехал в Манчестер. Я был в гостях, и меня спросили, какую церковь я посещаю по воскресеньям и какой проповедник мне больше нравится. Я им ответил, что в воскресенье предпочитаю прогулки по лугам. «К какой оригинальной религиозной секте вы принадлежите!» — удивились тогда хозяева. Эти буржуа я представить себе не могли, что можно жить, не нуждаясь в боге… И знаешь, ещё лет десять назад меня уверяли: «Хоть вы и атеист, а почувствуете близость конца, призадумаетесь. Ведь каждый хочет надеяться, что там — что-то есть». Что могу сказать: похоже на то, что конец близок, но я и сейчас уверен, что всё — только здесь, а там — ничего.
Лаура успокоилась, чуть было даже не заспорила с Энгельсом. Конечно, и она знает, что вера в бессмертие души — только хитрая уловка для самого себя. Но что в сегодняшней жизни людей можно ей противопоставить? И она даже знала, что Генерал ответил бы ей. Он бы наверняка сказал, что продолжение себя в будущих людях, в делах человечества — это гораздо надёжнее наивного самообмана верующего.