Барнс пытается спросить, но его толкают на спинку кресла и грубо суют в рот капу. Он знает, что за этим последует и слушается, потому что не хочет откусить себе язык.
Пирс отдаёт приказ, и холодные оковы вновь обхватывают его руки, пластины, тяжёлые и заряженные, отпускаются на голову. Барнс знает, что сейчас будет больно, и воспоминания сотрутся через три… два…
— Можно?
Романофф тихо стучит в дверь с не присущей ей робостью, и Барнс открывает глаза. Приподнявшись на локтях на кровати, садится. Кивает девушке, и та заходит в его комнату.
— Ты не спишь.
Если это вопрос, то скорее всего риторический. Барнс оставляет его без ответа. Смотрит, как Наташа подходит ближе к нему и уже без спроса садится на край кровати.
— До утра осталось часов шесть, а ты не похож на человека хоть немного отдохнувшего.
Барнс отворачивается, думая, что он вообще на человека уже не очень-то похож. Снаружи он на пике физической формы, но внутри разваливается на куски мяса и железа, причём уже очень давно.
Кнопка нажата, процесс запущен.
— Завтра позвонит Роуди. Возможно… нам придётся лететь в Мексику. Тебе нужно поспать, Джеймс.
Романофф говорит мягко, не отводя от него взгляда, и вновь собственное имя из ее уст обезоруживает.
— Я не могу, — признаётся он, глубоко вздыхая. Пальцы рук крепко переплетены друг с другом, плечи чересчур напряжены. — Закрываю глаза — и вижу… все это. Каждый раз.
Наташа смотрит с сочувствием, и ему вновь не по себе. Ощущение собственной беспомощности холодными змеями вьётся по спине, где-то внутри закипает бессильная злоба. Не на Романофф, нет. На себя. На то, что не смог с этим справиться. Его кулаки сжимаются до побеления костяшек.
— Что же они с тобой сделали, Джеймс…
Ладони Наташи скользят по напряженным плечам Барнса, и ее руки обнимают его шею, повергая в полнейшее замешательство. Романофф притягивает его так близко, что по его коже пробегают мурашки от её тёплого дыхания.
Их разделяет всего один слой одежды. Непозволительно мало для человека, в последний раз бывшего с девушкой в прошлом веке.
— Когда я работала на КГБ, мне все время снились ужасные сны, — говорит она не без горечи в голосе, расположившись на кровати. — Ко мне относились как к вещи, оружию. Пользовались, когда надо, не интересуясь моими желаниями. Неисполнение — наказание. Неповиновение — наказание. Лишние вопросы — наказание. Я закрывала глаза и видела, как на меня замахиваются, а по ночам в тишине мне слышались приказы.
Барнс лежит на груди Наташи молча, живой рукой обнимает ее за талию. Ее дыхание ровное, хотя сердце начинает биться чуть чаще, когда она говорит о прошлом. Пальцы приятно зарываются в его волосы на затылке, водят по шее и накручивают тонкие пряди.
— Это длилось много лет. Каждую ночь одно и то же. Я уж думала, так всегда будет, а потом просто перестала видеть сны. Вообще. Закрываю глаза ночью, открываю утром. И ни-че-го не снится.
Барнс поднимает голову, ищет зеленые глаза в темноте. Ловит ее взгляд и не хочет отпускать, кладёт голову на подушку рядом. Одной рукой обнимает тёплое женское тело, притягивает за талию, сокращая расстояние. Она кажется ему такой хрупкой, что резкое движение может причинить вред.
— Ты заслуживаешь лучшего, Наташа, — хрипло говорит Барнс, ещё не отдавая себе отчёт в том, что впервые назвал ее по имени вслух. Но от неё, конечно, эта деталь не смогла укрыться.
Романофф улыбается и снова поворачивается к нему. Приподнимается на локте, подпирая голову. Взгляд зелёных глаз скользит по его телу.
Она знает, что он намеренно почти не трогает ее бионической рукой. Боится, наверное, или просто не хочет. Видит, как он постоянно пытается рассмотреть под одеждой шрамы, оставленные на ее теле, и как меняется при этом его взгляд.
— Ты тоже заслуживаешь лучшего, Джеймс.
Наташа перекидывает одну ногу, усаживаясь на него верхом, и по бокам упирается коленями в кровать. Положив ладонь на твёрдую как камень грудь, проводит по ней к шее, короткие ногти слегка задевают бледную кожу. Другой рукой гладит металлический бицепс и опускается ниже, переплетая с ним пальцы.
Барнс смотрит на неё в замешательстве, облизывает в миг пересохшие губы. Хочет сказать что-то, но все слова разом вылетают из головы, и он лишь приоткрывает рот, чувствуя, что вибраниум вот-вот начнёт плавиться.
Романофф склоняет голову набок и опускается к его телу, губами невесомо касаясь темной полосы шрама. Она целует его сантиметр за сантиметром, не выпуская бионические пальцы ни на секунду.
— Нат…
— Тише.
Дыхание скользит по ещё чуть влажной дорожке поцелуев, и Барнс вздрагивает, обнимая ее за талию свободной рукой.
Чуть смещая центр тяжести вперёд, Наташа облокачивается на локоть и переходит к его шее. Ведёт по пульсирующей венке, дразнит и заставляет помучаться прежде, чем оставит на ней первый поцелуй. Ее губы мягкие и очень тёплые, кончики волос щекочут кожу. Она слушает его участившееся дыхание, целует медленно, растягивая удовольствие от ключицы до уха. Оставляет на сгибе полупрозрачный розоватый след.
Барнс хмурит брови и прикрывает глаза от удовольствия, сжимает ладонь Романофф крепче, совершенно забыв о том, что лишь одна его рука из плоти и крови. Он чувствует себя живым, как никогда прежде, ощущает жизнь каждой клеткой тела, как будто не было никогда ни войны, ни ГИДРЫ, ни Зимнего Солдата.
Барнс прижимает Наташу за талию к себе, но не решается коснуться кожи под тонкой майкой. Он старомоден. Насколько это возможно в сложившейся ситуации.
Притянув ее ближе, на секунду ловит взгляд зелёных глаз, смотрит на приоткрытые губы. Наташа прекрасна. Сейчас, здесь, она не шпионка. Не агент и не боец. Простой человек, который заставляет понемногу оттаивать давно потерянное где-то в снегах сердце Барнса.
— Поцелуй меня, Джеймс.
Ее тихий голос звучит у него над самым ухом, пускает вдоль позвоночника огромной силы разряд. Барнс теряется, но всего на секунду, после чего мысли вновь собираются вместе, и он с радостью исполняет приказ.
Придерживая Наташу, переворачивается, оказываясь сверху, обхватывает ее лицо ладонями. Целует так жадно, словно голодал с сорок третьего и только сейчас в первый раз наконец смог насытиться. Его губы гораздо жёстче, щетина на подбородке может уколоть ее нежную кожу, но Романофф едва ощутимо улыбается, и он продолжает, забывая даже об этом.
Когда Романофф отстраняется, Барнс не знает, как успокоить своё взбесившееся сердце. Это точно, Наташа прекрасна. Она смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, гладит пальцами шею и спину, проводя вверх и вниз по позвонкам.
— Тебе нужно поспать, Джеймс, — почти беззвучно, одними губами. — Если хочешь, я останусь с тобой.
Барнс послушно кивает. Ложится рядом с ней, притягивая за талию ближе, утыкается носом в ее шею.
— Хочу.