— Никогда! — сказали мы.
— Я Темени из Баста, — промяукал девятнадцатый. — Клеветал ли ты на мужчину или женщину?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Анти из Анну, — прорычал двадцатый. — Я знаю, ты часто впадал в гнев. Делал ли ты это без причины?
— Никогда! — сказали мы.
— Титуреф из Ати, вот я кто. — Голос двадцать первого бога походил на вкрадчивый шепот. — Насиловал ли ты детей?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Уаметри из Дома Убийц. — Двадцать второй холодно смерил нас взглядом. — Отравлял ли ты воду?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Видящий из Дома Амсу. Часто ли ты ложился с женой другого?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Х-чер-серу из Нехату, — дребезжащим голосом сказал двадцать четвертый бог. — Заставлял ли ты людей пугаться?
— Часто, — признались мы.
— Горела ли твоя речь гневом? — спросил Неб-Скхем с Озера Кауй.
— Да, — сказали мы.
— Я Сешет-кхеру из Урита, — утверждал двадцать шестой. — Был ли ты глух к словам правды и мира?
— Не один раз, — вынуждены были признаться мы.
— Я — он из Озера Хечат, — провопил бог-ребенок. — Заставлял ли ты других плакать?
— Да, — ответили мы.
— Я Кеметри из Кенемета, — похвастался двадцать восьмой. — Проклинал ли ты Пта?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Ан-хетеп из Сау, — прохныкал двадцать девятый бог. — Действовал ли ты жестоко?
— Часто, — признались мы.
— Он был солдатом, — сказал раненый мужчина. — Мы должны простить ему это.
— Я Сер-керу из Унси. — Тридцатый бог пожал плечами. — Действовал ли ты необдуманно?
— Очень часто, — сказали мы.
— Я Неб-хру из Нетшевета, — прокудахтал тридцать первый бог. — Не хочешь ли ты отомстить какому-то богу?
— Да, хотел бы, — сказали мы. — Но не богу, а богине.
— Я Сереки из Утхента, — пролепетал тридцать второй бог. — Проклинал ли ты фараона?
— Нет, — сказали мы.
— Я Тем-сер из Татту, — сказал тридцать пятый бог, и его голос походил на журчащий ручей. — Загрязнял ли ты речные воды?
— Я убивал людей и бросал их тела в реку, — сказали мы.
— Еще? — спросил Тем-сер.
— Или в море, — сказали мы.
— Я Ари-эм-аб из Теби, — серьезно сказал нам тридцать шестой бог. — Хвастался ли ты?
— Только в детстве, — сказали мы.
— Я Ахи из Ну, — пробормотал тридцать седьмой бог. — Поносил ли ты Пта?
— Никогда! — сказали мы.
— Я Уач-рекхит из Святилища Уач-рекхит, — презрительно улыбнулся тридцать восьмой бог. — Действовал ли ты с наглостью и нахальством?
— Редко, — сказали мы.
— Я Нехеб-неферт, из Храма Нехеб-неферт. — Сказав это, тридцать девятый бог слепо посмотрел туда, где нас не было. — Судил ли ты бесчестно?
— Нет, — сказали мы. — Никогда!
— Я Нехеб-кау, который приходит из пещер, — прогромыхал глухой голос сорокового бога. — Увеличивал ли ты свое имущество собственностью другого?
— С разрешения другого, — сказали мы.
— Я Техесер-теп из Святилища Техесер-теп, — выдохнул сорок первый бог. — Проклинал ли ты творения Пта, которые держал в руках?
— Никогда! — сказали мы.
— Ты не без греха. — Окровавленный мужчина встал. — Но и не без достоинств. Идем на весы.
Мы пошли, и он шел позади нас. Там уже нас ждал Сесострис и эта женщина-чудовище, Аммат. Позади них скорчился павиан, державший в лапах камышовое перо и табличку.
— Благословишь ли ты его? — спросил окровавленный человек у Сесостриса.
— Да, — сказал Сесострис и благословил нас. Благословение наполнило нас, и мы узнали, что были пусты.
— Сесострис благословил его, — сказал окровавленный мужчина богам суда. — Подлежит ли он суду? Встаньте.
Встали пятеро: безликий бог, бог Подземного Мира, Пожиратель Крови, Пожиратель Внутренностей, и Неб-хру.
— Озирис возьмет твое сердце и взвесит его, — объяснил Сесострис. — Ты видишь перо на другой чашке весов? — И он указал над на весы.
Мы увидели и сказали, что да, видим.
— Это Маат и Закон Пта, — сказал нам Сесострис. — Если Маат поднимется выше твоего сердца…
— Я возьму и его и вас всех, — сказала Аммат и облизала губы.
— Но если твое сердце поднимется выше Маат, — продолжал Сесострис, — оно вернется к тебе и я отведу тебя на Поля Камыша.
Как только он закончил говорить, мужчина, которого звали Осирис, жестом приказал Тени, Имени и Ка стоять в стороне, и сунул окровавленную руку ко мне в грудь. На какое-то мгновения я почувствовал, как мое сердце бьется в его руке как пойманная птица.
Когда оно исчезло из моей груди, я опустел, жизнь ушла из меня. Я и не знал, что человек может опустеть, как мех с вином, но так они и было; я страстно желал опять наполниться и боялся, что меня изгонят.
Положенное на чашку весом, мое сердце опустилось. Но вскоре оно поднялось выше чем перо, на ширину моей руки. Потом опять опустилось, но только для того, чтобы вновь подняться.
— Он все еще жив, — объявил богам окровавленный мужчина, — и не должен быть здесь. — Подняв мое сердце, он вернул его мне и заговорил дальше, но, преисполненный радостью, я не слышал его слов. Осталось только наслаждение.
Когда мы остались одни в Зале Суда, Сесострис сказал добрым голосом: — Ты слышишь меня, Ба?
— Да, Великий Сесострис, — ответил я. — Как я могу послужить тебе?
— Делай то, что должен. Но, вначале, я объясню тебе то, что сделал Осирис. Его кровь коснулась твоего сердца. И смешалась с твоей. Только одна капля, не больше, но даже капля дарует огромную силу. Я даже не представляю, как она на тебя подействует, но ты это узнаешь.
Я сказал, что попытаюсь запомнить.
— Ты забудешь. Поэтому я посылаю с тобой своего слугу, который будет напоминать тебе об этом. — Сесострис вынул из своей короны кобру. Это был, или казался, изогнутый кусок позолоченного дерева. Он протянул его мне и я взял его.
— Держи его покрепче. Ты должен улететь очень далеко. Смотри, не урони его.
Пока Сесострис говорил, Урей извивался в моей руке, как настоящая живая змея. Я начал было говорить, что не умею летать, но тут мои крылья затрепетали при мысли о полете и я понял, что умею.
— Лети, — сказал Сесострис, — ибо остальные уже в пути.
11
МОЙ раб приходит, когда я прихожу, и уходит, когда я ухожу. Так говорит Нехт-нефрет. Я отвечаю, что со мной приходит Мит-сер'у, и я знаю, что это правда. Но правда и то, что куда бы я не пришел, Урей уже там.
Мы поговорили с ним об этом. Он сказал, что его долг — ждать меня везде, но если я не хочу этого, мне стоит только сказать, и он уйдет.
— Тогда уходи, — сказал я ему. — Сейчас. — И он ушел.
Он не пришел назад. Мит-сер'у и я говорили об этом, сидя в тени на юте. — Ты была здесь, — сказал я. — Ты видела, как он уходил.
Она покачала головой. — Он был с нами и говорил с тобой. Ты отослал его и сейчас его здесь нет — но я не видела, как он уходил.
— Человек не может исчезнуть, как дым, — сказал я, делая вид, что рассердился.
— Дым не может исчезать, как Урей.
Я согласился, что он не похож на других людей.
— И ты тоже, мой дорогой. — Она добавила, что мой раб смотрит на нее не так, как другие мужчины. Она думает, что его лишили мужского достоинства.
Я забуду его, если то, что говорит Муслак — правда. Поэтому я должен написать о нем, и тогда я узнаю его, если он вернется. Он ниже, чем многие женщины, и сутулится. И у него нет волос. Совсем. Целитель тоже бреет голову наголо, но, если бы он не брился каждый день, на его лице были бы волосы. И у него есть волосы под мышками, как и у меня, и брови. У Урея нет ничего, и его кожа более гладкая и нежная, чем у любой женщины. Он робок и никогда не поднимает голос, но Муслак и моряки боятся его. И даже мои солдаты, хотя они выглядят храбрыми людьми. Предсказатель говорит, что он пришел на наш корабль, когда мы стояли около могилы древнего царя Кемета. Этого предсказателя зовут Чаниу. Он не смог сказать мне, как я умер — это сделала Мит-сер'у — но рассказал, как я вернулся к жизни. Теперь я должен записать все это, хотя и кратко — и его рассказ, и слова Мит-сер'у.