— По тропе Алексеева «противник» теперь не пройдет, — сказал Хмара товарищам. — Тропу завалило снегом, и капитан Иванов, командир роты «противника», конечно, поведет своих бойцов через перевал. Но перевал отсюда не виден. Тогда зачем же мы здесь? На что нашему комбату глаза, которые ничего не видят? Надо подняться выше, хотя бы еще метров на пятьсот. Но как подняться? Если в обход — нас обнаружит «противник». А отсюда — почти триста метров по отвесной обледеневшей скале. А с нами рация, — Хмара смотрит на Климашина и спрашивает прямо без обиняков:
— Сумеешь?
Климашин на мгновение представляет себе скалу, на которую надо подняться. У него перехватывает дыхание. Он силится что-то сказать, но не может. А Сироткин предлагает:
— Климашина оставим здесь, рацию возьму я. Мне и прежде приходилось работать на ней.
Климашин вспыхивает:
— Как тебе не стыдно, Сироткин! Я клянусь...
Хмара кладет руку на плечо радиста:
— Не надо клясться. Советский воин клянется всего один раз в жизни, но верен этой клятве до последнего вздоха. Вот так, как сержант Алексеев, чьим именем названа тропа... Тогда, в начале сорок третьего года, мы сражались здесь в горах.
— Вот почему вы так легко нашли этот блиндаж?
— Да, это старый блиндаж. Мы его сами строили, наше отделение. Командовал тогда им сержант Николай Алексеев. Тяжелое было то время. Фашисты по нескольку раз на день перли в атаки. Им тропа во как была нужна. Она, как вы знаете, ведет прямо к морю. А зима в тот год выдалась в горах лютая — жгучий мороз, снежные бури. И что ни день, что ни час — бой. Бойцов у нас становилось все меньше. И вот настал час — остались мы с сержантом Алексеевым вдвоем... А он в обе ноги ранен. Лежит в блиндаже, вот здесь, и молчит. А за стенами блиндажа — буря, в десять раз злее нынешней крутит. И стало мне так худо, так тоскливо, что не сдержался я и говорю Алексееву:
«Коля, родной мой, буран же сейчас. Немцы, сам знаешь, попрятались по блиндажам. Давай, друг, унесу я тебя отсюда, пока не поздно. Все одно — не удержать нам тропу....И никто нас не упрекнет. Ведь держались мы из последних сил. А сейчас мой долг спасти тебя». Только я сказал это, вижу: злой огонь разгорелся в глазах у сержанта, а они уж было и совсем потухли.
И шепчет он мне посиневшими губами:
«Не о том говоришь, Хмара. Не о том... Ты лучше к бою готовься... Готовься...»
К вечеру помер Николай. Просидел я над телом его до утра и все, как есть, все обдумал: всю жизнь свою с самого начала. Нет, думаю, никак нельзя мне оставить врагу эту тропу, за которую товарищи жизни свои положили. Пусть даже никто не упрекнул бы меня за это. Пусть даже сказали бы люди: «Ты, Хмара, выполнил свой долг, мы от тебя не требовали невозможного». Нет, все равно я эту тропу не оставлю».
— И вы держали ее один? — спросил Егор.
— Да, почти сутки. А потом наши подошли.
В старом блиндаже становилось все светлее. Буря стихала.
Когда выбрались из блиндажа, Климашин окинул взором вершину, которую им предстояло штурмовать. Где-то в глубине души снова шевельнулось: не одолею. Но Егор усмехнулся и сказал вслух:
— Возьмем!
— Я знаю, вы одолели ту скалу, — сказал подполковнику Гриша Яранцев.
— Угадали — одолел. А вы, Яранцев, разве не одолели бы?
Яранцев наморщил лоб, задумался: «Как ответить, чтобы не походило на бахвальство и было бы правдой?»
— Еще как одолели бы! — ответил за него подполковник.
— У меня с характером плоховато, — неожиданно пожаловался Гриша.
— Чепуха все это, — сказал подполковник. — Не люблю я этих дамских разговоров об отсутствии характера. У каждого настоящего мужчины есть характер. И у вас имеется, Яранцев, а то как же! Конечно, имеется, куда вы от него денетесь?
— Это верно, деться от него некуда, — рассмеялся Гриша и, подумав немного, уже серьезно спросил: — Трудно вам было стать офицером, товарищ подполковник?
— Нелегко. Но стать офицером все же легче, чем быть офицером. Тут уж трудностей вдосталь — только успевай поворачиваться.
— Да, нелегко вам, это я вижу.
— Приглядываетесь, Яранцев?
— Приглядываюсь, товарищ подполковник, — сказал Гриша.
14
Алексей Петрович уже давно собирался написать Яранцеву, но в последнее время болезнь частенько ломала его планы. Почти два месяца Алексей Петрович пролежал в постели, и сегодня вот впервые после такого долгого перерыва сел за письменный стол. Работы за это время накопилось — гора, но письмо сыну Зинаиды Николаевны прежде всего — откладывать его больше нельзя, да и не хочется.