Борисов встал, сделал несколько шагов и, вскрикнув от боли, упал. Чугунов подставил напарнику спину.
— Берись за шею, да не цепляйся так, задушишь.
... Приказом по отряду Синельников объявил благодарность Борисову и Чугунову. Особо был отмечен этим приказом красноармеец Борисов, потому что, выполняя боевое задание, он пролил свою кровь.
Выслушав это, Алексей нахмурился, но никому ничего не сказал. Приказ есть приказ, а сердце... Несколько раз Парамонов просил его навестить раненого: «Он все время тебя спрашивает». «Некогда мне», — отговаривался Алексей. Ему и в самом деле было некогда. Отряд вел бои за местечко Раздольное. Внезапный налет не удался, белогвардейцы подтянули силы и оказали упорное сопротивление. И все же при желании Чугунов мог бы на минутку забежать в лазарет. Но ему не хотелось видеть Борисова. Правда, он уже не чувствовал к нему той острой неприязни, которая возникла в нем тогда, у колодца. Она прошла как-то сама собой. Как-никак вместе в разведку ходили. «И все же чужой он мне. Чужой...» Только невозможно все время думать об одном человеке, когда каждый день ходишь в бой. И Чугунов временами просто забывал о Борисове, вроде и не встречал. Но после того как Раздольное очистили от противника, фельдшер снова напомнил ему: «Зайди к человеку, нельзя же так». — «А чего я пойду, не нравится мне ваш Борисов». — «Зря. Сердечный он паренек. Ласковый». — «Барчук», — презрительно усмехнулся Чугунов. Фельдшер огорченно покачал головой: «Смотрю я на тебя, Алексей, и жалею — до чего же ожесточилось твое сердце. Как ты с ним при коммунизме жить будешь? Вот это мне скажи». Чугунов упрямо насупился. «Не знаешь? То-то же. А ты все-таки подумай».
Больше фельдшер о Борисове не заговаривал, но Чугунов, искренне уважая Парамонова, уже не мог не исполнить его желания. Он просидел у койки Борисова минут десять, не больше, ответил на два-три вопроса Борисова и заторопился: «Конь меня ждет, некормленный». Борисов понимающе усмехнулся: «Ты иди и, если хочешь, возьми эту книгу. Мне медсестра ее подарила. Интересная книга».
Книга была растрепанная, замусоленная, без названия, без начала и конца, и Алексею большого труда стоило прочитать ее: буквы были мелкие-премелкие. И все норовили ускользнуть. Но Алексей упрямо начинал все сначала, и буквы покорялись, становились на свои места, соединялись в слова. Хуже, что и слова нередко попадались непонятные. Написано по-русски, а не поймешь. Ну что такое рангоут? Или бом-брам-рей? Даже не выговоришь. Борисов, наверное, знает. Жаль только, что, продвинувшись вперед, отряд оставил своих раненых в Раздольном. Жаль. Они встретились спустя месяц, когда Борисов уже вернулся в строй.
— Большое спасибо тебе, товарищ, — сказал Чугунов, возвращая книгу.
— Прочитал?
— Да, выучил, — ответил Чугунов. Он и вправду мог сейчас наизусть прочитать всю книгу, от первой до последней странички. Почему-то смутившись и покраснев, он невнятно, скороговоркой, пропуская запятые и точки, залпом выпалил почти три страницы.
— Ну и память у тебя, просто гигантская, — похвалил Борисов. — Значит, понравилась тебе книга?
Нет, не все ему понравилось. Люди в ней какие-то пустые, ненастоящие. То и дело стреляют друг в друга, пыряют кинжалами, рубятся шашками. А спроси их, за что воюют, не ответят.
— Ну и чудак же ты, — расхохотался Борисов. — Они смелые!
Чем-чем, а смелостью Чугунова не удивишь.
— Подумаешь, — пожал он плечами. — У нас в отряде все смелые. Но наши за что воюют? За мировой коммунизм. А эти? Эти за баб да за водку. Паразиты они, вот что я тебе скажу, махновцы.
Зато Чугунову понравилось море, щедро описанное в книге. Оно теперь уже часто снилось ему по ночам, смутно тревожило и разжигало неутолимое любопытство. Моря он никогда еще не видел.
— Ты видел его? — спросил он Борисова.
— Кого? Море? Я же одессит. У нас его там сколько хочешь.
— А ты расскажи.
Здорово рассказывал Борисов о море. Заслушаешься! Должно быть, оно ему самому очень нравилось, и он не жалел красок, описывая штормы и штили, паруса на далеком горизонте, золотистые пляжи Одесщины, пароходы, в которых можно разместить весь отряд, да еще место останется, турецкие фелюги, от которых за версту заманчиво пахнет дальними странами, и рыбачьи шаланды, доверху наполненные серебристой, еще живой рыбой.
— Море я с детства люблю, — признавался Борисов. — И как только кончим войну, пойду учиться на капитана. Это я твердо решил.
— Зачем тебе учиться, ты и так ученый, — уважительно сказал Чугунов.
— Конечно, я кое-что знаю, — согласился Борисов. — Но капитану в сто раз больше надо знать: высшую математику, навигацию. И еще массу всяких вещей.