— Садитесь, я вас покормлю.
Геннадий обычно отклонял такие приглашения Прасковьи Кузьминишны. Люди живут на скромную пенсию. Но сегодня воскресенье, и так не хочется тащиться в столовую. Лучше лишний часок позаниматься английским.
Геннадий сел к столу. Прасковья Кузьминишна налила ему чаю.
— Берите масло, сыр. Хотите, я вам яичницу сготовлю?
— Спасибо, я по утрам немного ем.
— Геннадий Павлович, — сказала Прасковья Кузьминишна, — вы не обижайтесь. Я вас предупреждала, что ищу квартирантов семейных. Вот и нашлись такие. Муж и жена. Немолодые уже, он еще работает, она пенсионерка. Значит, она всегда дома будет, а я больна, мало ли что может случиться.
Геннадий отодвинул стакан:
— Жаль, очень жаль, я так привык к вашему дому.
— Я лично против вас ничего не имею, — вздохнув, проговорила Прасковья Кузьминишна.
Геннадию что-то не понравилось в этих ее словах, вернее, в том, как они были сказаны.
— Прасковья Кузьминишна, я знаю, что вы прямой и правдивый человек. Я вижу, дело здесь не только в семейных квартирантах. Так в чем же?
— О Варе я беспокоюсь. Вчера она еще девчонкой была, а сегодня взрослая девушка. Вот я и подумала: нехорошо, что в доме сейчас посторонний молодой человек живет. Ни к чему это.
— Но, Прасковья Кузьминишна, позвольте... Вы можете не сомневаться в моей порядочности. И дочь ваша скромная девушка.
— А я не сомневаюсь, — горькая улыбка пробежала по ее обесцвеченным болезнью губам. — Я никакого права не имею сомневаться ни в вашей порядочности, ни в скромности моей дочери. И все же вам лучше уйти. Скажу вам откровенно, Геннадий Павлович, скорее всего вы тут ни при чем, но я заметила — Варе стало тревожно, тяжко с вами по соседству. Так что лучше оставьте нас, Геннадий Павлович, и не судите меня строго.
— За что же вас судить? Вы мать...
— И не просто мать. Мать-одиночка, как говорят теперь. Вы, наверное, обратили внимание, что Варя у нас тоже Кузьминишна. Это имя моего отца, а у Вари отца нет. Не было и нет. Это моя вина. Непоправимая. И я не хочу, чтобы Варя повторила мою судьбу.
Геннадий был потрясен этим признанием, он вдруг понял, что Прасковья Кузьминишна сказала ему об этом потому, что она обречена, потому что ей недолго осталось жить, и от этого ей все равно, что подумает он, Геннадий Громов, о ее прошлом. Все равно.
Когда Геннадий ушел на другую квартиру, его еще некоторое время тревожило ощущение какой-то невозвратимой утраты. Некоторое время. А потом... Если он изредка и вспоминал Варю, то представлял ее себе почему-то очень неясно, совсем безлико, чаще всего такой, какой увидел ее в тот теплый, беззвездный вечер среди камней. Пушистое облачко. Пушистое, белое, невесомое. Оно пролетело над твоей головой, ты проводил его взглядом, почему-то вздохнул и перестал о нем думать. Было пушистое облачко — и нет его. Стоит ли об этом горевать?
Но оказалось, что ничто не забыто. Что только припрятано это было до поры до времени в укромных уголках сердца.
— Беда у нас, товарищ Громов, большая беда: вчера похоронили Прасковью Кузьминишну, — сказал капитан Блюмкин.
Геннадий только что вернулся с учения. Они встретились в коридоре казармы, на самом его оживленном и шумном перекрестке, и Геннадий не сразу понял даже, о чем и о ком говорит ему капитан.
— Девочку жаль, — продолжал капитан. — Она совсем убита горем. В дом боится войти, пристроилась у соседей. А тут, как назло, жена моя в отъезде. Я вызвал ее телеграммой. Как приедет, мы возьмем Варю к себе.
Варя?!
И Геннадий увидел ее горестное лицо, полные слез глаза, побелевшие от боли губы. Никогда, никогда не забывал он о ней. Разве мог он ее забыть? Варя в беде! «Милая девочка, я не оставлю тебя. Я иду! Иду, родная...»
Видимо, он пришел вовремя. Видимо, его ждали. Варя шагнула к нему навстречу и прижалась головой к его груди.
И вот они в родительском доме — лейтенант Громов и его невеста.
— Мама, я привез к тебе Варю, потому что она совсем, совсем одна, — сказал Геннадий. — Понимаешь, мама, одна! Пока она в трауре, пусть живет здесь. А потом я заберу ее и мы поженимся. Я хочу, чтобы ты полюбила мою невесту, мама.
Антонина Мироновна сначала испугалась до полусмерти, но, поразмыслив, успокоилась: «Невеста — это еще не все, это пока не конец. Если тонко подойти, дело еще можно повернуть в другую сторону». А пока Антонина Мироновна хорошо приняла Варю. Поплакала вместе с ней, погоревала. У нее было доброе, отзывчивое сердце, у Антонины Мироновны, и девушке она сочувствовала вполне искренне. Варя ей понравилась: «И внешностью она очень миленькая, и характером — по всему видать, она девушка скромная, послушная. Нет, нет, плохого о ней ничего не скажешь, зачем грех на душу брать. Но, помилуйте, какая же она невеста Геннадию! Будь она даже золотой, бриллиантовой, все равно Геннадию нужна совсем другая жена».