Но вслух они, конечно, об этом не говорят. Зачем? Это их сокровенное, ими завоеванное, и при них останется!
Есть у них еще одна большая гордость: новый командир взвода лейтенант Громов. Замечательный им достался командир, такого, наверно, во всем полку нет. Да что в полку — в дивизии!
Лихой вояка их лейтенант! Ничего ему, видать, не страшно.
Ну и что ж! Так оно и должно быть: по взводу и командир.
Но об этом они тоже вслух не говорят. Кажется, они вообще не способны сейчас ни говорить, ни думать о чем-нибудь серьезном. Будто бы не было ночной атаки. Будто бы не они подвергались смертельной опасности, когда в кромешной тьме шли по скользкому карнизу, у самого края бездонной пропасти, когда по страшно крутому, почти отвесному склону бросились вниз на «противника»... Все это как будто отошло в сторону, а осталось почему-то все смешное, забавное, подчас нелепое. Кто-то потерял ложку, кто-то шлепнулся в лужу и закричал при этом «ой, мамочка», кто-то в темноте атаковал куст, думая, что это солдат «противника», а когда всем взводом закричали «ура», у кого-то вдруг прорезался дискант, тоненький такой, детский голосок...
Теперь всем интересно узнать, кто это так отличился. И никто, конечно, не признается.
Они добродушно посмеиваются друг над другом, хот в душе каждый считает себя и своих товарищей героями. Но разве у героев не бывает слабостей?
Даже Сергею Бражникову досталось от товарищей. А ведь все знают, что автоматчик Бражников был душой ночного «боя». К тому же Бражников — комсорг. Сами его избирали, сами безоговорочно признали его авторитет. Но разве авторитет, если только он настоящий, может пострадать от дружеской шутки? Никогда.
В общем, всем достается «на орешки», и особенно от Васи Катанчика. Сергею иногда приходится его одергивать, хотя на Васю редко обижаются, потому что и сам он, кажется, ни на кого не способен обидеться. Правда, Сергей думает, что это не совсем так. Если внимательно присмотреться к Васе, то он вовсе не кажется ни простаком, ни благодушным человеком, каким старается показать себя. Значит, есть в Катанчике что-то спрятанное от посторонних глаз, что-то затаенное. А что? Но разве так сразу поймешь. С человеком надо съесть пуд соли, пока его узнаешь.
А пока Катанчик для всех — рубаха-парень. Веселый. Общительный. И внешность у него приятная. Когда Вася смеется, лицо у него обыкновенное, мальчишеское, но стоит Васе задуматься, нахмуриться, рассердиться, как у глаз и в уголках рта возникают скорбные старческие морщинки. Видно, не очень ласково обошлась с ним жизнь. Вася и сам говорит: «Я парень тертый».
Он рано, в тринадцать лет, ушел из дому. Что-то случилось в семье — не то отец бросил мать, не то мать бросила отца, а может быть, просто соблазнила паренька заманчивая волюшка вольная, извечная мальчишеская страсть к приключениям, к дальним странствиям... О том, что побудило его уйти из дому, Вася говорить не любит. Но зато о путешествиях своих он рассказывает товарищам охотно, и, нужно отдать ему должное, интересно рассказывает — заслушаешься. Где он только не побывал! На Дальнем Востоке и в Прибалтике, в Средней Азии и в Крыму. Где-то он что-то строил, чему-то учился на каких-то курсах, плавал матросом на речном пароходе, одно лето работал табунщиком на конезаводе в Сальских степях, а зимой того же года служил библиотекарем в таежном сибирском селе, чему ребята поверили, так как Катанчик был основательно начитан. Но когда Вася сказал, что снимался чуть ли не в главной роли в историческом кинофильме, товарищи усомнились.
Василий Катанчик — киноартист? Не слыхали что-то о таком.
Похоже, что заврался парень. Решили проверить. Попросили начальника клуба показать картину, которую назвал Вася. Посмотрели. Конечно, в картине и следов Катанчика не обнаружили.
— Забрехался ты, Катанчик, — без обиняков сказал ему Андрей Микешин.
— Я забрехался?! — невозмутимо возразил Катанчик. — Ни чуточки. Вы, ребята, просто в кино ни черта не смыслите. А это такая шарманка, ее не всегда в одну сторону крутят. Так и с нашей картиной получилось: режиссер оказался шляпой и снял вдвое больше, чем нужно. Ну и вырезали лишнюю половину.
— А тебя куда дели? Ты же в главной роли, — пряча усмешку, спросил Бражников.
— А я был главным как раз в той половине, которую отрезали, — не задумываясь, ответил Катанчик.
— Надо было выпустить вторую серию, — сказал Сафонов.
Катанчик покровительственно похлопал его по плечу:
— Наивный ты человек, Сашка, сразу видно, что жизни не знаешь. Ты живого бюрократа когда-нибудь видел? Нет? То-то же!
— Ладно, хватит, — строго оборвал его Микешин. — Всем ясно, что ты брехун, и причем еще наступательный. А поэтому нет тебе больше веры.
Катанчик побледнел. Резко обозначились морщины на его лице. «Испугался», — удовлетворенно подумал Бражников. Но длилось это всего секунду-две.
— Ну что вы, ребята, — рассмеялся Катанчик, и так беззаботно, мило, как будто ничего не случилось. — Чего это вы вдруг шутки перестали понимать? Ну, трепанулся малость. Так от вас же не отвалилось. Да и правда есть в моем трепе. Честное слово даю. Меня действительно пригласили сниматься в кино. Увидел меня на пароходе режиссер и прямо влюбился. У тебя, говорит, Катанчик, характерная внешность. Я для тебя специально роль напишу, и так далее, и тому подобное в этом роде. Ну, я и подумал: чем черт не шутит, может, в самом деле Василий Катанчик кинозвезда первой величины. Но, как в песенке поется: