«Ох, и злющий, наверно, заявится сегодня лейтенант, — думал Катанчик. — Как начнет гонять, как начнет, только держись. Не надо было его вчера трогать. Вреднющий человек этот Бражников. Ему вроде больше всех нужно, Ладно бы еще: сам заварил кашу, сам расхлебывай. Так нет, мыкаться и париться будем всем взводом. А если разобраться, так я и вовсе ни при чем, я даже и не голосовал, воздержался. Но мне везет: кто бы ни подрался, а синяки достаются Васе Катанчику».
Думая об этом, Вася смиренно вздохнул: тут уж ничего не поделаешь. Знать, такая у него судьба. Люди не раз уже вымещали на неповинном Катанчике свои обиды. Правда, то были плохие люди, а лейтенант, похоже, человек стоящий, но и он, конечно, не ангел — раз обидели, будет защищаться. А как же иначе?
«Обидели, зря обидели командира, — с горечью думал Геворк. — Нет, даже не его обидели, а самих себя. Нам бы только гордиться таким командиром, а мы...»
У Микешина свое отношение к случившемуся. Андрей Матвеевич считает, что критика, конечно, штука нужная. Он и сам может неплохо критикнуть при случае, да и ему не раз попадало, когда заслуживал, — и в совхозе попадало, и здесь, в армии. И ничего — жив остался, от критики еще никто не помирал. Умному человеку она на пользу, а с глупого какой спрос? Но командира все-таки не следовало критиковать. Непорядок это. Конечно, командир уже не ребенок, сам должен понимать, что солдат — не огородное чучело, что слышать такое человеку обидно. И все же непорядок. Если у Сергея язык так уж чесался на критику, мог бы Катанчика взять в оборот, главное — есть за что. Или другого солдата. А командира не тронь. Старшой есть старшой, принимай его таким, какой он есть, и помалкивай. А иначе, какой порядок будет в семье, допустим, или на работе, а тем более в армии. Нет уж, будь добр, на старшого не замахивайся, а то мы так больше порушим, чем построим.
Так вот думал Микешин, и, наверное, совсем по-другому размышлял на эту тему Артемов. Возрастом Артемов старше других во взводе, потому что два года пользовался отсрочкой, и опыта жизни у него, конечно, побольше, чем у других товарищей. Работая до призыва в армию учителем сельской школы, Артемов даже к первоклассникам обращался на «вы». Некоторые преподаватели посмеивались над ним, мол, чудит новичок, но он горячо доказывал, что смешного, а тем более дурного в этом ничего нет, — пусть школьники с малолетства привыкают высоко ценить свое и чужое человеческое достоинство. Армия наша нравилась Артемову помимо всего еще и тем, что вежливость, уважительное отношение к человеку здесь было возведено в закон, и понятно, что «огородное чучело» возмутило его не меньше, чем Сергея Бражникова.
Словом, все солдаты взвода по-разному думали в это утро о лейтенанте и готовились к его приходу тоже по-разному.
И вот...
— Взвод, смирно, равнение направо! Товарищ лейтенант...
Голос сержанта звучит крепко и молодо, а голосе лейтенанта, после бессонной ночи, по-стариковски глуховато и устало, словно Геннадий за эти несколько часов стал на много лет старше.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравия желаем, товарищ лейтенант!
Геннадий Громов вздрогнул. Ни разу еще взвод не отвечал ему так дружно и четко, ни разу еще так горячо и искренне не желали ему здоровья солдаты. «Что это? Может, они смеются надо мной?» Но раздумывать над этим уже некогда — начала разворачиваться тугая и точная пружина армейского распорядка... Команда следует за командой, и наконец завершающая: