— Не смей издеваться, слышишь?
— Слышу, не глухой. Но и ты меня послушай: драки не будет. И не провоцируй меня, не получится.
— Это почему же?
— Потому, что не люблю я драться.
— Принципиально?
— Принципиально.
— Так-с! Оказывается, я имею дело с сектантом-непротивленцем. Ну что ж, схлопотал, брат мой во Христе, по левой, подставляй правую.
— А вот уж на это не надейся, — сказал Селезнев. — Больше я тебе не подставлю. А полезешь — получишь сдачи.
— Сдачи? Отлично, — обрадовался Гриша. Он все еще надеялся расшевелить Селезнева. Не станет же он бить человека, который не защищается. Ну, один раз стукнуть для затравки, это еще не грех, это как вызов на дуэль. Получив пощечину, от поединка уже не отвертишься. А так бить парня, когда у него руки по швам, стыдно. Но раз Селезнев уже грозится дать сдачи, — значит, все в порядке.
— Отлично, — повторил Гриша. — Так у нас дело пойдет. А за сектанта извини — ошибся.
— Ладно уж. Конечно, я никакой не сектант, но я боксер.
— Ну, тем более.
— Что тем более? — не понял Селезнев.
— А то, что ты мне очки втираешь. Боксер, а говоришь, что не любишь драться. Что же еще делают боксеры, если не дерутся?
— Боксер не дерется, боксер ведет бой.
— Слова! — сказал Гриша. — Словесная маскировка. А сущность одна и та же.
Сказал он это не очень уверенно. Зуд в кулаках уже прошел, сердце остыло. Словом, если по-честному: драться ему уже не хотелось. Но и отступать так просто тоже нельзя. «Еще подумает, что я струхнул, узнал, что он боксер, и на попятную. А мне все равно, кто он».
И, разжигая себя таким образом, Гриша стал напирать на Селезнева. Это был испытанный, мальчишеский прием: идешь грудью вперед на противника, — значит, ни чуточки его не боишься.
Отступив на полшага, Селезнев досадливо пожал плечами.
— Да брось ты, — сказал он Грише. — Ну, чего ты петушишься? Я же сказал, драки не будет.
— Так пусть будет бой.
— Какой это бой, — усмехнулся Селезнев. — Избиением младенцев такое называют, понял? У меня же разряд, а у тебя что... И не подначивай меня, пожалуйста, я на такое не клюю. Честь боксера-спортсмена для меня дороже.
— Ах, вы о чести заговорили, — вспылил Яранцев, — а где она была, твоя честь, Селезнев, когда ты бессовестно врал ребятам про меня?
— Виноват, — тихо сказал Селезнев. Но Гриша, разъярившись, пропустил это признание мимо ушей. Он уже опять жаждал драки и готов был вступить в бой даже с чемпионом мира по боксу. Ярость, как известно, подслеповата... И грубовата.
— Он, видите ли, честь свою бережет... А где она была, твоя честь, когда я тебя оскорбил?
— Ты меня?
— Хм, смотрите! Он уже забыл. Я же тебя клоуном обозвал. Ну, и по скуле врезал. А с тебя как с гуся вода. Клоун так клоун, оплеуха так оплеуха.
— А почему ты решил, что оскорбил меня, назвав клоуном? Клоун — это артист. И раз на то пошло, я тебе открою: вот отслужу и, если хватит таланта, обязательно стану либо клоуном в цирке, либо комиком в кино. Надеюсь, Никулина ты уважаешь?
— Уважаю, — пробормотал Гриша. Он снова растерялся. Что за наваждение такое? Никак он не может выбраться из этой нелепой истории.
— Вот видишь, клоуна Никулина ты уважаешь. Так почему же меня должно было оскорбить слово «клоун»? Вот оплеуха — это другое дело. Она меня и обидела, и оскорбила. И если бы кто другой, я бы выдал. Будь здоров, как выдал бы. Но все равно, ты не думай — я твой поступок не одобряю.
— Нуждаюсь я в твоем одобрении.
— Может, и не нуждаешься. Но я говорю, что не одобряю. Разумные люди сначала объясняются, а ты сразу полез в драку. И что особенно обидно — я ведь уже решил завтра утром перед тобой извиниться.
— А почему завтра утром, что за срок?
— Ну, сам знаешь, извиниться нелегко. И пока окончательно решишься на это, пока нужные слова найдешь...
— Ладно, суду все ясно! — сказал Гриша, мучительно обдумывая, как бы ему ответить Селезневу, который буквально сразил его своим благородством. «Вот это, я вам скажу, врезал! Как это у боксеров называется — нокдаун. Или, вернее, даже нокаут». Нет, Гриша в долгу не останется. Самолюбие не позволит. Он привык отвечать ударом на удар. И если даже подходящими словами не ответит, то делом — уж обязательно. Вот именно, делом. Даже лучше. И Гриша мгновенно принял решение.
— Ну я пойду, — сказал он. — Пойду доложу командиру.
— Что доложишь?
— Что ударил тебя. Пусть наказывает.
— Не дури, — сказал Селезнев и загородил дверь. — Подумай лучше. Мы же, кажется, все уладили: я извинился, ты, по-моему, извинение принял. Чего же еще? А доложишь — наверняка пойдут разговоры. И тут уж стыда не оберешься.