А принадлежало Зинаиде Николаевне много — несметное богатство принадлежало ей. Почти не растраченное богатство.
5
...Никогда не забудет она того знойного августовского полдня. Накануне ночью над приморским городком промчалась буря, не пощадившая и садик Зинаиды Николаевны. Особенно пострадала яблоня у беседки — ветер посбивал с нее почти все плоды. Присев на корточки, Зинаида Николаевна собирала в плетеную корзинку еще зеленые, недозревшие яблоки и размышляла о том, что с ними делать — сахара, к сожалению, в доме маловато, а то можно было бы сварить побольше повидла, кто знает, какой она будет, первая военная зима.
Скрипнула калитка, и Зинаида Николаевна испуганно вздрогнула, услышав мужской голос:
— Здравствуй, хозяюшка, здравствуй.
— Ах, будьте вы здоровы, дядя Максим, — сказала она с легким укором, — напугали вы меня.
— А я не знал, что ты из пугливых, Зинаида. Всегда смелой считал.
Дядя Максим — близкий друг покойного отца. Лет тридцать они слесарничали вместе в депо, верстак к верстаку. При жизни отца он приходил сюда часто, как к себе домой. Но вот уже года три, как ни разу не зашел. Чем-то не понравился старик Сергею, а Зина не сумела переубедить мужа, и дядя Максим, почувствовав это, перестал наведываться.
Сперва она даже не обратила внимания на человека, который пришел с дядей Максимом. Она только пригласила их в беседку:
— Входите, пожалуйста. Посидите в холодке.
Они вошли, сели.
— Ну, как поживаешь, Зинуша? — спросил дядя Максим.
— Как все.
— Слышал, дочки у тебя.
— Да.
— Двойняшки?
Она кивнула.
— Это хорошо, что двойняшки, — одобрил дядя Максим. — Это к счастью. И как назвали?
— Соней и Машей.
— Большие уже?
— Третий годик пошел.
— Ишь ты! А Сергей пишет?
— Два письма уже были.
— И как он там?
Она пожала плечами:
— Воюет.
— Уезжать собираешься? — спросил дядя Максим.
— Куда это?
— Куда пошлют. Семьи командиров эвакуируют.
— Да какой же мой Сережа командир, он сержант.
— Младший командир это называется, — пояснил дядя Максим. — Значит, не поедешь?
— Нет. Девчонки у меня слабенькие, куда мне с ними. И это на кого брошу, — она показала глазами на садик и дом. — Отцу это не подарили.
— Что верно, то верно, — сказал дядя Максим. — Не подарили.
Кажется, они еще о чем-то говорили с дядей Максимом, о важном и неважном. Алексей Петрович (она еще не знала, что этого человека зовут Алексей Петрович, она еще не ведала, что человек этот перевернет всю ее жизнь) молчал. И ей почему-то не понравилось, что он молчит. И еще больше не понравилось, что он не смотрит на нее. Это неожиданно задело Зинаиду Николаевну. Сама она уже успела украдкой разглядеть незнакомца. Ничего себе, видный мужчина! Только староват. В свои двадцать два года она всех, кому было за тридцать, считала стариками.
Дядя Максим опять завел разговор об отъезде.
— Оно, конечно, с близнятами тебе не легко с места тронуться. И домик, конечно... Николай его своим горбом поднял. Но и то сказать — если немцы придут.
— А придут? — спросила она.
— Не должно быть, — сказал дядя Максим и вздохнул. — Да вот прут, гады.
— Ну что ж, будем богу молиться, чтоб сюда не дошли, — сказала она. — Но, а если придут...
И тут она впервые почувствовала на себе взгляд Алексея Петровича. Она внезапно рассердилась, почему он так смотрит, будто оценивает (она не знала, что была близка к истине — Алексей Петрович действительно оценивал ее, по-своему оценивал, потому что собирался вверить этой женщине очень многое, в том числе и жизнь — свою и товарищей). И она, сердясь, тоже впервые открыто посмотрела на него. Взгляды их встретились. Это было как удар. В самое сердце. Она не хотела поверить тому, что случилось. Не может того быть, она ведь уже не девчонка, она мать двоих детей...
Она не хочет, она не смеет. Она не имеет права...
Ей надо было за что-то ухватиться — иначе она погибнет, погибнет. И она прибегла к несвойственной ей грубости, может, это выручит ее.
— Зачем пришли? — спросила она. — Если по делу — говорите, а если гостевать...