— По делу, по делу, — поспешно заверил ее дядя Максим. — Этот товарищ наш бухгалтер, Алексей Петрович.
— Бухгалтер? А я думала, что бухгалтер теперь у вас женщина. И нужно же, такой здоровый мужчина...
— Значит, нужно, — резко сказал Алексей Петрович и поднялся.
— Да вы посидите, Алексей Петрович. Сейчас мы договоримся, — схватил его за рукав дядя Максим. — А ты, Зинушка, того... Язычок у тебя... У Алексея Петровича бронь, как у многих железнодорожников. А ты с упреком...
— Ну, броненосец так броненосец. Мне-то что. Какое у вас дело?
Пока она дерзила, она еще держалась, а как перестала, голова пошла кругом. Она с трудом понимала, чего хочет от нее дядя Максим. Оказывается, он привел ей жильца. Он советует Зине сдать Алексею Петровичу пустующую отцовскую половину. Вход в ту комнату отдельный, с другого крылечка, и мешать ей жилец ничем не будет, тем более что он человек одинокий. А выгода ей очевидная. Во-первых, деньги. На свой запас и пособие она долго не продержится. Во-вторых, топливо. Где она его сама достанет? Зимы у нас, конечно, несуровые, но все же без обогрева да еще с малыми детишками не обойтись. А Алексей Петрович — железнодорожник, ему уголь завезут — чистый антрацит. И еще это возьми в расчет, Зинуша, дом у тебя особняк, а время сейчас тревожное. Одной с детишками как можно? А когда за стеной живая душа — другое дело. Не так сумно.
— А от чего она защищает, дядя Максим?
— Кто?
— Живая душа.
— От всего, — серьезно сказал старик. — От любой напасти.
— Ну что ж, посмотрим, — деланно рассмеялась она. Она была расстроена и напугана. Что это со мной, что? Она просто-напросто не узнавала самое себя — ничего подобного с ней еще ни разу не было. Она и в девичестве никогда никем не увлекалась. Никто ей не нравился, и ни с кем она не крутила. Серега два года за ней ходил, пока она привыкла к нему и согласилась выйти замуж. А тут как-то сразу. С ума можно сойти. И на что это похоже. «Убить меня за это мало».
Дяде Максиму не очень понравился ее деланный смех, и он осторожно, боясь испортить дело, спросил:
— Ну как, Николаевна, по рукам?
Она должна была сказать: «Нет». Она должна была крикнуть: «Отстаньте, не хочу!» А она сказала: «Ну, ладно, делайте, что хотите, дядя Максим».
Сколько раз потом она решала, что завтра скажет Алексею Петровичу — ищите себе другую квартиру. Но так и не сказала ему этого. Она оправдывалась тогда перед собой тем, что почти не видит своего жильца — он уходил рано и приходил поздно, и ни с одной просьбой никогда к ней не обращался. Она, можно сказать, не знала даже, как звучит его голос — они почти не разговаривали друг с другом. А если и разговаривали, то это был странный разговор — больше говорила она, а он либо поддакивал, либо молчал. И все равно она была счастлива, когда ей удавалось перемолвиться с ним хотя бы двумя словами. Дура баба, ругала она себя после каждого такого разговора. Дура набитая. Разве ты не видишь, что ему не хочется с тобой разговаривать и смотреть ему на тебя не хочется, а ты лезешь? Совести у тебя нет, бесстыжая, потому и лезешь.
Иногда Алексей Петрович все же разговаривал с ней, но так, что она терялась. Что он за человек? Кто он такой? Однажды он ее просто напугал, она потом всю ночь не спала. Было это летом сорок второго, уже при немцах. Вернувшись с базара, она увидела Алексея Петровича во дворе — приладив к крану шланг, он поливал розы.
Алексей Петрович первый заговорил с ней:
— Извините, Зинаида Николаевна, что без спросу тут хозяйничаю. Я хотел попросить разрешения у молодых хозяюшек, да они спят. — Он рассмеялся. — Без задних лапок спят. Славные у вас девчушки.
Она просияла оттого, что услышала его смех, — еще ни разу не слыхала, как он смеется. И оттого, что он так мило похвалил ее дочурок.
— Спасибо, Алексей Петрович. Только лучше бы вы отдохнули. А розы...
— У вас чудесные розы, Зинаида Николаевна.
— Чудесные, — сказала она. — И пусть цветут. Для праздника. Говорят, что наши в наступление перешли.
— Кто говорит? — спросил Алексей Петрович.
— Люди, — сказала она. И еще говорят люди, будто в наше море вошли корабли англичан, французов и американцев. И будто немцам будет от них скоро капут.
— Вот и пригодятся ваши розы раньше, чем вы думали...
— Для чего пригодятся, Алексей Петрович? Не понимаю.
— Союзникам-освободителям преподнесете.
— А я, Алексей Петрович, не хочу, чтобы нас чужие освобождали. Сначала они нас освободят, а потом нам от них освобождаться придется. Мне отец рассказывал, как эти теперешние наши союзнички интервентами сюда приходили. Они ему хорошую память о себе оставили — всю жизнь отец из-за них кровью харкал. Нет, не хочу.