Мы бросились назад. Позади горела школа.
Из хат, мимо которых мы должны были пробежать обратно, выскочило несколько человек. Мы открыли огонь из пулемета и из автоматов, захватив трех застигнутых врасплох солдат и бегом потащили их по направлению к нашим передовым постам. Там нас встретили громкими возгласами одобрения. Наше предприятие удалось, мы не понесли потерь, да еще привели пленных.
А школа горела – вместе с книгами и картинами, тиглями и учебными пособиями, горелками Бунзена и партами.
Пламя пожара озарило маленькое селение и окружающую местность таким ярким светом, что там никто не мог передвигаться, без риска попасть под обстрел нашей пехоты. Пленные глядели по сторонам настороженно. Это были два солдата и лейтенант.
Мы поместили пленных на моем командном пункте, который устроили в небольшом сарае. Чтобы их доставить в штаб дивизии, нам нужно было выделить для сопровождения двух или трех человек (днем это мог проделать, один связной). Я пытался допросить лейтенанта, но из этого ничего не получилось. В ответ на мои вопросы о номере его части и ее численности он только пожимал плечами. Я невольно вспомнил англичан, которых мы схватили у канала Ла-Бассе.
Я предложил ему сигарету, и он, поблагодарив, взял ее. Но она пришлась ему не по вкусу. Он растерянно пошарил у себя в кармане, достал щепотку махорки, попросил у нас обрывок газеты, скрутил папиросу по своему вкусу и глубоко затянулся, не поморщившись.
– Вот какова его культура. Он, наверно, и не видал никогда настоящей сигареты.
Мой связной покачивая головой и со снисходительно-пренебрежительным смешком поглядел свысока на советского лейтенанта, который держал свою самокрутку и делал вид, что ни слова не понимает.
– И это офицер, – прибавил белокурый ефрейтор из Гамбурга и при этом взглянул на обер-лейтенанта фон Фосса и на меня, ожидая одобрения. Нам было неприятно происходящее, так как мы догадывались, что лейтенант понимает все, о чем говорят. Мы ему одобрительно улыбнулись, но он опустил глаза.
– Он обдумывает, как бы удрать – продолжал связной и стал у выхода из сарая.
– Между тем он должен был бы быть счастлив, что для него война окончилась. Эй, Сталин капут, понятно?
– Замолчите! Разве вы не видите, что Иван совершенно измотан, – одернул Фосс гамбуржца, который сделал обиженное лицо и явно был расстроен тем, что ему не позволили использовать представившийся случай «просветить» коммуниста. Искоса поглядывая на лейтенанта Красной Армии, он отошел в глубь сарая, где стоял походный радиоприемник. Он чуть повернул рычажок, звуки музыки заполнили маленькое помещение, и мы прекратили бесплодный допрос.
Снаружи наступила тишина, только изредка слышались отдельные выстрелы сторожевого охранения. Карбидная лампа жужжала под потолком. Мы сидели, прислонившись к стене и вытянув ноги. Понемногу спадало напряжение, вызванное недавней вылазкой. Мысленно я составлял текст рапорта в полк. Тут связной снова подал голос:
– Что за печальная музыка, это просто ужасно!
В сарае нас было шесть немцев: Фосс, фельдфебель, радист, двое связных и я. Ни один из нас не мог сказать, что это была за музыка. Я находил ее хорошей; она как раз соответствовала вечернему настроению.
Тут советский лейтенант в своем углу поднял голову и сказал по-немецки:
– Эс ист Бранденбургский концерт Иоганна Себастьяна Баха. – Обратившись ко мне, он добавил: – Я мог, конечно, ошибиться.
Последующее сообщение диктора показало, что он не ошибся.
Эггерд фон Фосс, покашливая, пробормотал про себя что-то невнятное и вышел. Я последовал за ним. Уходя, я сказал своим солдатам:
– Пойду посмотрю, сгорела ли школа.
Демянский «котел»
Две армии группы армий «Север» в течение летних месяцев оккупировали Прибалтийские республики и продвинулись к Ленинграду, Волхову и к берегу озера Ильмень. Один из корпусов 16-й армии под командованием генерал-полковника Буша, которому была придана и наша 12-я шверинская дивизия, вышел на Валдайские высоты – туда, где в первозданном лесу берет начало Волга. Нашей целью была Железнодорожная линия Москва – Ленинград; мы должны были перерезать эту северную артерию тылового снабжения советских армий.
В середине сентября пошел дождь. Из низко нависших туч ливни хлынули на иссохшую землю, которая жадно впитывала влагу. Но спустя несколько дней поля и леса уже были насыщены влагой и вода стояла в колеях. Дороги и тропинки превратились в полосы болот, заполненные топким месивом. Когда пехотинцы шли по полям, развернувшись в цепь, они вынуждены были держать сапоги за голенища.
Машины буксовали и медленно ползли на первой скорости, перегревшиеся моторы воняли, сцепления плавились и отключались. Довольно часто случалось, что конные упряжки пехоты или артиллерии обгоняли наши машины, и, проезжая, ездовые злорадно усмехались и вспоминали первые сухие месяцы, когда мы мчались мимо них. То и дело приходилось распрягать лошадей, чтобы с их помощью вытащить из грязи легковую или грузовую машину.
По лесным просекам, не обозначенным ни па каких картах, наша дивизия проникла в глубину валдайских лесов. Боевые действия приняли новые формы. Обзор ограничивался несколькими метрами. Смерть подстерегала нас за каждым деревом и кустом. Тягостное впечатление производило внезапное стаккато автоматной очереди, эхо со всех сторон, отзывавшееся на выстрел, и жуткие вопли раненого где-то в лесных зарослях. Мы за день отвоевывали несколько сот метров, которые стоили нам больших жертв, чем сотни километров, оставшихся позади нас. Красная Армия стояла крепко и больше не отходила.
Полковник барон фон Лютцов, который неизменно находился впереди колонны, был ранен в живот во время разведки, и его на плащ-палатке унесли на медицинский пункт. Потеря этого командира парализовала наступательный порыв целого полка.
Мы застряли, и штабы уже приступили к оборудованию временных жилищ в немногочисленных деревнях. Взводы моей роты несли охрану нескольких лесных дорог и просек, на которых можно было ожидать появления советских танков. Мы проникли в глубь советской страны на многие сотни километров, в своем быстром движении вперед преодолели все препятствия, сожгли несчетное число сел и деревень и опустошили поля с созревшим урожаем, наконец мы добрались до необозримых лесов и до истоков Волги, и вот теперь увязли.
Письма от родных к нам доходили редко и со значительным опозданием. В письмах то и дело звучал вопрос, который можно было прочесть и на лицах некоторых солдат: зачем все это?