В те месяцы среди солдат стало популярным выражение:
– Вперед, друзья, мы идем назад!
Мы шли назад, и многое оставалось позади нас. Приходилось взрывать танки из-за отсутствия горючего. Советская авиация уничтожала тысячи машин, орудия мы приводили в негодность из-за нехватки боеприпасов, целые батареи оставались на месте, потому что не было ни машин, ни конной тяги; оружие и снаряжение бросали, базы снабжения и склады продовольствия сжигали, раненых предоставляли их судьбе, убитые в несчетном числе оставались лежать непогребенными.
Как только раздавались залпы «катюш» или стоило кому-нибудь крикнуть «танки прорвались» – и уже начиналась паника. Солдаты бросали своих офицеров. Довольно часто паника начиналась по вине офицеров и заканчивалась беспорядочным бегством.
Но отборные саперные части делали свое дело. Они взрывали не только брошенные орудия и машины – немых свидетелей поражения. Разбитая армия оставляла за собой и другие страшные следы, вопиющие последствия своих действий: разрушенные города, села, взорванные железнодорожные пути, мосты, дороги, опустошенные поля, развалины разбомбленных, взорванных и сгоревших жилищ, школ, музеев, домов отдыха, электростанций и фабрик. Так мы выполняли приказ превращать советскую территорию в выжженную землю.
Германские войска в беспорядке бежали на запад; но сводки вермахта ежедневно сообщали об ожесточенных оборонительных боях и о «планомерном» выпрямлении фронта. Когда мы слушали эти обзоры военных действий, нам часто хотелось, чтобы их авторы оказались рядом с нами. Они бы на собственном опыте убедились в том, что болтовня о «планомерном отходе» воспринималась как зловещая ирония. У нашего генерального штаба явно уже не было времени для того, чтобы вообще строить планы. Красная Армия полностью овладела инициативой, была хозяином положения.
Однажды во время совещания командиров генерал подошел к карте и, выслушав наши донесения, сказал:
– Господа, я как раз возвратился с совещания у генерал-фельдмаршала фон Манштейна{45}. Поэтому я могу в общих чертах обрисовать обстановку во всем районе действий группы армий «Юг».
То, что мы услышали, подтвердило наши опасения. Сводки вермахта до такой степени маскировали подлинное положение на Восточном фронте, что ни один человек не мог в нем разобраться. Из характеристики, данной генералом, выяснилось, что положение немецкой армии очень тяжелое. Надо было наконец остановить отступление вермахта, дабы предотвратить катастрофу.
Столь откровенных признаний мы до тех пор не слышали. О возможности катастрофы нам до сих пор не говорили. Лицо генерала побагровело. Он сказал:
– Манштейн неоднократно предлагал фюреру оттянуть линию фронта. Нам уже давно следовало отойти, чтобы затем снова перейти в наступление. Но фюрер приказал удерживать каждый метр территории любой ценой. За отступление – военный трибунал, господа!
Генерал-майор Келлнер взглянул на нас, и, поскольку никто не решался что-либо сказать, он продолжал:
– Вопреки своему мнению и вопреки собственному убеждению Манштейн не мог нам сообщить ничего другого, кроме требования Гитлера: удерживать позиции любой ценой! Манштейн знает, что наши дивизии располагают в лучшем случае половиной своего боевого состава. Мы настойчиво докладывали ему об этом. Я больше не понимаю этого человека. Почему он не кинет свою дубинку этому парню на стол!
Под словом «парень» подразумевался Гитлер, а под «дубинкой» – маршальский жезл.
Никто в нашем кругу не был шокирован словами командира дивизии. Теперь даже иные рьяные почитатели Гитлера довольно откровенно говорили о том, что, по их мнению, было бы лучше, если бы верховное командование находилось в руках «профессионалов». Полководческое искусство Гитлера исчерпывалось упрямыми приказами «стоять насмерть». Как и многие мои коллеги, я считал, что командование армии еще могло изменить даже эту критическую обстановку, если бы оно настойчивее доказывало Гитлеру правильность своей точки зрения. Способен ли так поступить фельдмаршал фон Манштейн, па этот счет мнения расходились. Многие знали его по Крыму как великого мастера по части «расходования» живой силы, другие видели в нем одаренного стратега. Я же знал его лишь по рейхсверу, как командира батальона, который облачаясь в бутафорскую каску создавал иллюзию, будто он делит со своей частью все испытания.