– Я еще не кончил. Итак, я лишился руки и взамен ее получил Железный крест; лейтенанту же Рыцарский крест не понадобился – он погиб. А теперь я спрошу в свою очередь: если бы я отказался идти на штурм высоты, что бы со мной было?
– Вас, бесспорно, предали бы военному суду.
– Правильно. За неподчинение приказу. А что случилось бы с лейтенантом, если бы он взял высоту приступом?
– Он, наверное, был бы награжден.
– Тоже правильно, господин капитан, он был бы награжден, хотя и оказал неповиновение.
– Но я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.
– Сейчас станет ясно к чему. Существовал приказ комендатуры гарнизона в Кемптене и командира батальона, воспрещавший переходить вброд бурную реку Иллер с учебными целями. Тем не менее солдаты получили от командира взвода приказ войти в реку с полной выкладкой. Что с ними сталось бы, если бы они начали бузить?
– Их, вероятно, привлекли бы к ответственности за неповиновение, причем, может быть, и приняли бы во внимание, что командир взвода отдал этот приказ вопреки прямому запрещению начальства.
– Вот видите! Именно это я и хотел услышать. Командир взвода сам оказал неповиновение, как в свое время поступил и мой лейтенант. Новобранцы выполнили этот дурацкий приказ просто потому, что не смели и подумать, об отказе. Пятнадцать юношей поплатились жизнью потому, что одному человеку захотелось проявить власть. И вы станете утверждать, что это не признак живучести старого духа? А что, собственно, изменилось?
– Это исключение, весьма прискорбное исключение. Вообще у нас есть немало нового и хорошего, гораздо больше, чем прежде.
– Да, разумеется, Винцер. Тогда мой лейтенант хотя бы участвовал в атаке, он там и голову сложил. А командир взвода в Кемптене погнал людей в воду, а сам даже ног не замочил. Это и есть ваша хваленая новизна? А если бы ненароком никто не утонул? Стали бы все тогда осуждать этого командира взвода? Называли бы это и тогда «чрезвычайным, весьма прискорбным происшествием»?
– Вы слишком пессимистически смотрите на вещи, – сказал я. – Не отрицаю, что формирование бундесвера происходит в необычайно быстром, почти лихорадочном темпе. Следовательно, при таких неизбежно сжатых сроках обучения остаются пробелы в знаниях молодого офицера. Так, например, не всегда хватает времени на политические занятия для изучения основ нашей демократии или конституции. Если мы в школе упустили возможность получить эти знания, то потом уже никак не наверстаем. На первом плане должны быть чисто военные предметы и общая военная подготовка. А иначе к чему бы мы пришли? Нашим курсантам предъявляют такие непомерные требования, у наших молодых лейтенантов такая непосильная нагрузка! До нас уже сейчас доходят жалобы, что они не успевают ни пойти в театр, ни прочитать хорошую книжку. А если бывают срывы, то потому, что молодые офицеры еще не вполне ясно представляют себе свои задачи. Они должны расти и будут расти вместе со своими задачами. Все -прочее – печальные, но временные явления, которые чрезмерно преувеличиваются.
– Услышь вас господь. Что до меня, то я не разделяю вашу чистую детскую веру, Винцер. Не взыщите за резкое слово и откровенность, но, когда я слышу подобные речи наших политиков, разглагольствующих о нашей силе и об освобождении Восточной зоны, когда я смотрю па бундесверовских генералов – многие из них нам слишком хорошо знакомы по тем годам войны, которые прошли под знаком «стояния насмерть», и когда я затем – разрешите вернуться к исходной точке нашей беседы, – когда я затем вспоминаю об «иллеровских методах» командования, ничего общего, по-моему, не имеющих с необходимым для каждой армии воспитанием закалкой, а являющихся попросту подлой дрессировкой человека, вырабатывающей в нем рабское послушание, – тогда я никак не могу поверить, что «пробелы» в образовании молодых офицеров – случайность. Более того, боюсь, что красивые слова о «гражданине в военной форме» и о «новом духе» в бундесвере – только маскировка под демократию, и притом изрядно обветшавшая, так что сквозь дыры видна вся подноготная.
Долго еще возвращался я мысленно к этому разговору. Как ни убедительны были аргументы моего собеседника, который к тому же, как фронтовик, был для меня очень почтенным оппонентом, я тогда при всем желании никак не мог сделать те же выводы, что и он. Я еще не сознавал, что между этими внешними отрицательными явлениями и сущностью, даже целевой установкой бундесвера, существовала и в самом деле тесная связь.
Я встречал молодых офицеров, которые ни в чем не смыслили ни аза, а перед строем такое вытворяли, о чем можно только прочесть в книжке или услышать в офицерском клубе. Они измывались над рядовыми, чтобы доказать, что лейтенант имеет власть над простым солдатом. Если эти молодые кадры применяли старые, фашистские методы военной подготовки, то виноваты в этом офицеры-преподаватели и командиры, воспитавшие молодежь в этом духе. Однажды я завел речь на эту тему с начальником унтер-офицерских курсов.