Но вот однажды среди обычной почты оказалось письмо в синем конверте. Я созвал всех друзей на торжественные проводы, а мать собирала меня в дорогу, в Кольберг, не переставая плакать оттого, что ее младшенький, которого она растила в самые тяжелые времена, покидает теперь отчий кров, да еще, на беду свою, идет в солдаты.
Мать никогда не противилась политическим взглядам мужа и сыновей, ибо «мир в семье – самое дорогое». Но «этого Гитлера» она недолюбливала. Она ненавидела насилие, а коммунисты, штурмовики и военные были для нее олицетворением насилия. Если бы это зависело от нее, я никогда не стал бы солдатом. Наверное, вспомнились ей и трое моих крестных, так и не вернувшихся с первой мировой войны.
Эксперимент
По нашему календарю новый год начинается 1 января; излюбленная дата для переезда с квартиры на квартиру – 1 апреля или 1 октября; к работе на новом месте приступают чаще всего в первый день месяца. А в повестке из рейхсвера мне предлагалось явиться 13 апреля 1931 года в 13-ю роту 4-го пехотного полка в Кольберге, что на Балтийском море.
– Как бы не было беды! Два раза тринадцать, нет, это не к добру!
– Да полно тебе, мама! Две чертовых дюжины взаимно уничтожаются, и притом я не суеверен.
И хоть срок явки оказался несколько непривычным, скоро выяснилось, что это не описка, а до мельчайших подробностей разработанное постановление министерства рейхсвера на Бендлерштрассе.
В этом возглавляемом тогда Тренером министерстве имелся отдел, который, обходя ограничительные предписания Версальского договора, занимался планированием мобилизации; он-то и разработал подробную программу краткосрочной подготовки. Там были планы трехмесячных, восьминедельных, четырехнедельных и даже двухнедельных курсов обучения.
Эти учебные планы надо было проверить на практике, а я оказался одним из тех ста двадцати подопытных кроликов для двухнедельной программы, которым надлежало явиться 13 апреля в 13-ю минометную роту в Кольберге.
Моя служба началась совсем иначе, чем я себе представлял. После. регистрации в канцелярии нас послали в каптерку, где мирно и вежливо пригонялось обмундирование. Мы могли и обменять его на другой день, если, на наш взгляд, оно плохо сидело. Убирать шкафы и заправлять койки в спальнях нам помогал старший по казарме. А если мы что-нибудь клали или ставили не так, как положено, на нас никто не орал.
Старший по казарме был одновременно командиром отделения и вел у нас учебные занятия: основные правила поведения в армии, знаки различия, внутренний распорядок в казарме и субординация. Если мы путали знаки различия, именовали капитана «господином лейтенантом», нам не устраивали выволочку, а ограничивались лаконичным замечанием. Так было в первый день.
На второй день мы вышли в полной форме и стальных шлемах в казарменный двор и приняли присягу:
"Присягаю на верность конституции и клянусь, что всегда буду, как мужественный солдат, защищать Германское государство с его законными установлениями и повиноваться президенту и своим командирам! "
Обычно к присяге приводили только через четыре недели. А нас заставили дать ее сразу, так как, вероятно, принятие присяги обязывало к молчанию о том, что наша ускоренная подготовка нарушала установленное мирным договором ограничение численности германской армии: она не должна была превышать ста тысяч человек.
Рейхсвер находил нелегальные пути, чтобы всячески использовать возможности, заложенные в установленном длительном сроке службы. В итоге солдаты получали подготовку как будущие унтер-офицеры, а унтер-офицеры – как будущие командиры взводов. А обучение командиров взводов было опять же построено так, что они могли в любое время принять командование ротой, а командиры рот по квалификации представляли собой командиров батальонов. Таким образом, рейхсвер фактически являлся оптовым поставщиком унтер-офицеров, офицеров, командиров и генштабистов для будущей германской армии.
Частицей этой системы были и наши курсы. Старшие по чину солдаты или ефрейторы назначались командирами орудий. Унтер-офицеры командовали взводами, а минометной ротой – молодой лейтенант, командир взвода. Это был так называемый кадровый состав – всего около тридцати человек. Затем шли мы, сто двадцать рекрутов, в качестве «пополнения», и рота была укомплектована. Оставалось только, согласно двухнедельной программе, обучить нас, «равняясь на направляющего», сформировать из нас годное к строевой службе в военное время подразделение и представить его господам с Бендлерштрассе. Следовательно, на переднем плане была подготовка якобы на случай войны, а на заднем – заправка коек, уборка шкафов и прочие мелочи казарменной жизни. Оттого-то так уютно и было все сначала обставлено. Но после присяги стало неуютно.