— А если будет сражение?
— Сейчас это не имеет смысла. Чтобы штурмовать такую твердыню, понадобится семьдесят пять тысяч человек.
— Тогда я останусь здесь столько, сколько ты мне позволишь.
Джон Джозеф взял ее руку и прижал к губам. Он так любил ее, что слезы навернулись у него на глаза.
— Горация, — произнес он, — если Коморн меня доконает, я хочу, чтобы ты не забывала о Джекдо. Он — наш друг и прекрасный человек, и он сможет помочь тебе лучше, чем кто бы то ни было.
Горация молчала, думая о словах мужа, но эти слова лишь вертелись у нее в голове как пустые звуки, и смысл их до нее не доходил.
— Я не хочу об этом говорить, — произнесла она наконец. — С тобой ничего не случится. Я этого не допущу.
Джон Джозеф печально улыбнулся:
— Я слышал поговорку: «Чему быть — того не миновать». Ты — жена солдата и должна смотреть правде в глаза. Если я умру, Горация, Саттон останется тебе, пока ты не выйдешь замуж снова. Когда это произойдет, замок перейдет к дяде Томасу Монингтону, но для тебя я оставляю тысячу фунтов годового дохода. Я не хочу, чтобы ты терпела нужду, пока не найдешь себе нового мужа.
— Прекрати! — закричала Горация. — Прекрати это! — По ее щекам заструились горячие слезы. — Никогда больше не смей говорить об этом! Я не могу этого слышать!
— Хорошо, — ответил Джон Джозеф. — Но что бы ни произошло, помни, что я буду любить тебя до самой смерти.
— Молю Господа, чтобы я умерла раньше, — ответила Горация и повернула свою лошадь к большому лагерю, раскинувшемуся по берегам Дуная настолько, насколько простирался взор.
В свете полной августовской луны Кловерелла и Джей плясали в волшебном круге, двигаясь по спирали к центру, а потом обратно, от центра. Танец назывался «Город Троя». Он был очень древний: фигуры танца должны были представлять лабиринт, напоминавший стены Трои. Кловерелла и Джей пели громкими и чистыми голосами: так они поклонялись природе и древнему волшебству.
Но на сей раз их по обыкновению бодрое настроение им изменило, и Кловерелла наконец села, протянув двенадцатилетнему сыну каменную бутыль с вином и глиняную трубку.
Через несколько минут Джей, попыхивающий трубкой, нарушил молчание и проговорил ломающимся от приближающейся зрелости голосом:
— Что-то случилось? Ты танцевала «Город Трою», чтобы проникнуть в тайны?
Его мать глубоко вздохнула:
— Да. Все плохо; Джей. Проклятие пробуждается, дорогой мой.
Джей в ужасе взглянул на мать.
— Я так и думал, — его голос прозвучал на октаву ниже обычного, словно он за одно мгновение стал взрослым. — Оно собирается поразить хозяина?
— Не знаю. Возможно. А ты будешь грустить, если это случится?
— Конечно, да, — Джей снова превратился в ребенка, голос его зазвучал обиженно и возмущенно. — Как ты можешь меня об этом спрашивать?
— Не надо обид, — отозвалась Кловерелла, глубоко затягиваясь. — Я просто хотела знать, насколько ты к нему привязан.
— Так, значит, он — мой отец?
Кловерелла улыбнулась, но ничего не сказала, и Джей снова спросил:
— Или это майор Уордлоу?
Кловерелла засмеялась, и ее белые зубы ослепительно блеснули на смуглом лице.
— Ты и вправду хочешь знать? — спросила она.
— Конечно, хочу!
— Тогда слушай.
Кловерелла наклонилась и что-то зашептала на ухо своему маленькому сыну.
— «…Вдобавок ко всем ужасам этой войны, в лагерях свирепствует эпидемия, достигшая такого размаха, что князь Паскевич утверждает…»
Голос мистера Хикса, читавшего статью из «Таймс», внезапно прервался.
— Что? — спросила Энн.
Элджи взглянул на нее глазами, похожими на блюдца за стеклами пенсне.
— «…что пять тысяч солдат из русской армии за три дня заболели холерой».
— Что ж, слава Богу, что это русские, а не австрийцы, — произнесла Энн, немного помолчав.
Но многое между ними осталось невысказанным: например, что австрийцы и русские действуют против венгерской армии совместно, что их лагеря расположены неподалеку друг от друга и что болезнь не различает национальности.
— У нас тоже холера, — через некоторое время добавил Элджи. «Таймс» сообщает, что на Британских островах от нее умерло шестьсот восемьдесят шесть человек.
— Если бы мы только знали, где сейчас находятся Горация и наш дорогой Джон Джозеф! После того письма от них не было никаких известий.