Пять часов спустя Джекдо прибыл в Гастингс, проклиная себя за то, что так и не решился поехать поездом. С тех пор как Джордж Стефенсон четыре года назад в 1829 году выиграл Рейнхиллский процесс, железные дороги распространились по всей стране. Первая железнодорожная ветка Ливерпуль — Манчестер была открыта 15-го сентября 1830 года. И, несмотря на то, что Джекдо мог бы не доехать домой живым, путешествие на поезде сэкономило бы ему час времени.
Когда Джекдо вышел из карсты перед домом, расположенным в углублении скалы, он взглянул на часы и обнаружил, что не был дома целых сорок восемь часов. Юноша стал тихо пробираться по боковой лестнице к черному ходу, предупреждая всех, кто попадался ему на пути, чтобы держали язык за зубами. Джекдо хотел добраться до спальни, чтобы привести в порядок костюм. Вдруг он услышал, как из гостиной раздался голос Хелен:
— Виолетта, это ты?
— Нет, мама, — крикнула милая малютка из-за спины своего брата. — Это Джекдо крадется тайком вверх по лестнице, как грабитель. Он весь растрепанный, а из кармана у него торчит женский чулок.
Хелен рассмеялась:
— Ну и ну! Идите сюда оба.
Она сидела у своего любимого подоконника и смотрела на море. Рядом с ней лежала маленькая подзорная труба. Когда дети вошли, она обернулась и весело взглянула на них.
После того как два года назад она перенесла тяжелую болезнь, фигура ее стала более хрупкой и изящной. Но она не утратила своей былой привлекательности, и до сих пор ей нельзя было дать больше двадцати пяти лет. По крайней мере, так считал Джекдо. Неудивительно, что отец до сих пор страстно влюблен в нее. Но генерал сейчас находился в казармах, а в его отсутствие Джекдо исполнял обязанности главы семьи.
Поэтому он ощутил за собой некоторую вину и произнес:
— Мне стыдно, что прошлой ночью меня не было дома. Прости меня, пожалуйста.
Хелен лишь улыбнулась и ответила:
— По твоему виду я могу догадаться, что ты отмечал какое-то радостное событие. Джекдо, тебя взяли в армию? Встреча прошла успешно?
— Да. — Он поднял мать на руки прямо из кресла. Да, да, да, моя драгоценная мамочка. Теперь я — солдат Джон Уордлоу.
Виолетта пронзительно завизжала и подпрыгнула на месте, взмахнув густыми черными кудряшками.
— Какие превосходные новости! Твой отец будет очень горд тобою. Я немедленно напишу ему.
Джекдо осторожно опустил мать на пол.
— Да, — произнес он. — И я напишу, вот только переоденусь.
Он прекрасно сознавал, что генерал прочтет эти письма со смешанными чувствами. Джекдо представлял, как на его лице, украшенном пышными бакенбардами, появится серьезное выражение, как его свирепый взгляд постепенно смягчится, когда он дочитает до конца и поймет, что ошибался в своих предположениях и что его хромой сын поддержит славную семейную традицию и пойдет сражаться за кроля Уильяма IV. Но Джекдо знал наверняка и другое: генерал Уордлоу снова ощутит в глубине души мучительный укол ревности и сам же будет себя проклинать за это. Бедный отец!
Хелен торжественно посмотрела на Джекдо и произнесла:
— Теперь, мой сын, в твоей жизни начинается новый этап.
Джекдо лукаво посмотрел на нее, но подмигнуть не успел, потому что она продолжила:
— Теперь мы все должны будем относиться к тебе как к офицеру и взрослому мужчине.
Часовня изменилась с тех пор, как Мэлиор Мэри в припадке безудержного религиозного фанатизма приказала освятить Длинную Галерею и превратила ее в молельню.
Вдоль стены пролегли уродливые трещины, повсюду стоял запах сырости. Отвратительные пятна плесени покрывали полотна с изображениями святых мучеников и страстей Христовых.
Высокие окна с лепными подоконниками, бывшие некогда гордостью английских ремесленников, сделавших их по проекту архитектора де Тревизи, теперь почти скрылись за переплетающимися стеблями плюща и наростами мха. В часовне было сумрачно даже в полдень: окна скорее отбрасывали тени, чем пропускали свет.
Одну из этих теней сейчас с ужасом разглядывала Кловерелла, которой досталась незавидная доля: вычистить особняк к приезду новых жильцов. Ей показалось, что в тени стоит маленький бледный мальчик. Искалеченная нога его не доставала до земли, глаза, полные муки, с мольбой смотрели на Кловереллу, лицо было искажено такой жуткой гримасой боли и ужаса, что девушке показалось, что ей сейчас станет дурно от этого зрелища.